Эдуард Шульман

МИЛЛЕР И МЫ

---

Миллер - который Генри. А мы - мы. Которые тут.
Вместо эпиграфа

Не надо стараться! - повторял Шкловский.
Мысль эта, как и всякая иная, имеет определённый объём, свою сферу применения. Границы её, или пускай контуры, обозначены Генри Миллером:
Не надо стараться! - говорил он. - Кое-что оставьте для Провидения.

Как сделано

Заголовок отсылает читателя к знаменитой статье Бориса Михайловича Эйхенбаума «Как сделана «Шинель». Но в отличие от классика-«формалиста» мы не собираемся ни развинчивать, ни развенчивать, а всего лишь произносим на выдохе: «Как сделано... », где многоточие содержит в себе восклицание и вопрос.
Герой традиционного романа (можно и без курсива) непременно куда-то стремится: любовь, власть, карьера, деньги. Затевает историю, как Жюльен Сорель у Стендаля, или попадает в неё, как Швейк у Гашека. Читательское любопытство неистребимо: a) добьётся, b) не добьётся, c) выпутается, d) не выпутается?
Герой Миллера - некий Кандид без приключений. Живёт, чтобы жить. Не обременяет себя никакими задачами и, натурально, их не решает. Ибо Миллер, - замечает исследователь, - наделён «способностью воспринимать реальность, как роман».
Схожим отчасти даром (воспринимать реальность, как роман) обладал среди наших классиков Иван Александрович Гончаров. Подобно Миллеру - долгожитель (1812 - 1891). С припозднившимся, как у Миллера, литературным дебютом. С тяготением к эссеистике и свободным жанрам («Мильон терзаний», «Фрегат «Паллада»). И, наконец, с «перлом создания» - национальной достопримечательностью - Ильёй Ильичом Обломовым, который по внутренней автономности, тотальному отказу и неучастию сопоставим с персонажем Миллера.
Только Обломов, если угодно, последовательней, - лежит себе и лежит на диване, а Миллер - герой «Тропика Рака» - совершает единственный финальный поступок: крадёт у приятеля деньги и уматывает на родину.
Гончаров полагает, что в человеке присутствуют доминантные качества, в силу чего судьба Обломова расчислена наперёд. На планете Миллера торжествует закон Достоевского: человек не равен сам себе. А потому непредсказуем:

Я запишу всё, что придёт в голову, - икру, капли дождя, ливерную колбасу... И не скажу никому, что после того, как всё это было написано, пошёл домой и разрезал младенца на куски.

Книги Миллера - конструктивно, по структуре - распадаются на стихи («всё, что придёт в голову») и рассказы («разрезание младенца на куски»). Эпизоды чередуются, как у Гоголя в «Мёртвых душах»: деловые беседы Чичикова (с Маниловым, Собакевичем, Коробочкой...) перемежаются лирическим отступлениями («Русь-тройка», «Счастлив писатель», «О, моя юность! О, моя свежесть!»).
Последнее (про юность и свежесть) зарифмовано в прошлом веке:

Дух бродяжий, ты всё реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.

Меня хвалили, - удивлялся Есенин. - А ведь это - Гоголь!

Действительно, Гоголь. Не зря же «Мёртвые души» - поэма:

...Ибо не признаёт современный суд,
что равно чудны стёкла,
озирающие солнце
и передающие движения
незамеченных насекомых;
ибо не признаёт современный суд,
что много нужно
глубины душевной,
дабы озирать картину,
взятую из презренной жизни,
и возвести её
в перл создания;
ибо не признаёт
современный суд,
что высокий
восторженный смех
достоин стоять рядом
с высоким
лирическим движением
и что целая пропасть
между ним
и кривляньем
балаганного скомороха!
Не признаёт сего
современный суд
и всё обратит в упрёк
и поношенье
непризнанному писателю.

Возвращаюсь к Миллеру. Рассказы в его текстах легко вычленяются (особенно в «Тропике Рака») и даже новеллизируются, обретая как бы самостоятельность, а стихи... ну, что ли, уитменизируются (читаются на манер Уитмена).
Откроем здесь скобку и объяснимся. Сравнение Миллера с Гончаровым хромает как всякое сравнение, как давнее утверждение Чуковского, что Афанасий Афанасьевич Фет - местный аналог Уитмена. По сексуальной обнажённости Чуковский сблизил с американским поэтом и другого местного автора - Василия Васильевича Розанова, прозаический отрывок которого расположил на странице (графически) длинными уитменовскими строчками.
Теперь закроем скобку и воссоздадим, по чуковскому методу, стихотворение Миллера:

Если не звенит звонок,
если не служит канализация,
если лопнула люстра,
если не плачено за квартиру,
если в раковине - засор
и гниют очистки,
если завшивел лобок
и скрипит койка,
если «Последние известия»
не стали последними
из-за отсутствия катастроф,
если воняет в прихожей,
как в заднем проходе,
а ладони липкие,
если не тает лёд
и восьмерит переднее колесо
на велосипеде,
если мир обрушился разом,
а Рождество на носу, -
человек тем не менее
играет на фортепьяно
в тональности до мажор,
потому что привык
так смотреть на вещи.

С условным разделением на стихи и рассказы соотносится наблюдение Анаис Нин, что герои Миллера существуют будто в двух ипостасях: 1) «на унавоженной земле» (проза, рассказы) и 2) в «таинственных сферах, куда открыт доступ лишь способным переживать экстаз, исступление, откровение» (поэзия, стихи).
Согласно Набокову - приблизительно то же у Гоголя:

Сразу после безудержного выплеска - дьявольски гротескная сцена. (...) Рассказ развивается так: бормотание, бормотание - лирический всплеск - бормотание - лирический всплеск - бормотание - фантастическая кульминация - бормотание, бормотание...

Как осуществляется синтез, обозначил в поздней статье Георгий Викторович Адамович:

Только внутреннее единство способно что-то удержать, связать, одухотворить... при любых противоречиях и скачках.

Аккурат «внутреннее единство» уловил Джордж Оруэлл, восхищаясь эмоциональной подлинностью Миллера. И недаром воображаемый Словарь банальной местной рифмы, наряду с любовь - кровь, включает искусство - чувство, на чём настаивал Лев Николаевич Толстой: искусство есть способ заразить других собственными чувствами.
Оттого-то Миллер и призывает покончить с формой, стилем, композицией и прочими псевдоважнейшими категориями, - оттого-то и призывает, что они, «псевдоважнейшие», препятствуют ему, Миллеру, заразить нас своими чувствами.
Чуковский вспоминает, как читал Маяковскому стихотворение Уитмена.
- Занятно! - усмехнулся поэт. - Всё-таки в вашем переводе есть патока. Вы говорите «плоть», а нужно - «мясо»: я прижмусь моим мясом к земле... Уверен, что в подлиннике - «мясо».

В подлиннике, - признаётся Чуковский, - действительно было «мясо». Не зная английского, Маяковский угадывал так безошибочно, словно сам был автором этих стихов.

Разрядка, как водится, наша. И слово, которое не воробей, вылетело. Пастернак и Заходер - авторы местного текста. Их переводы побуждают нас обратиться к оригиналу не потому, что плохие, а потому, что слишком хорошие. Это и есть, по-нашему, настоящие переводы. Мы восхищаемся их местной виртуозностью, в силу чего и лезем в словарь.
Когда Василий Павлович Аксёнов остался в Америке (в смысле - его оставили, лишивши гражданства), некоторым почудилось (а кому конкретно, - напрочь отшибло память), отыскались, повторяю, мечтатели-чудаки, коим мерещилось, что сейчас-то, забившись в бродвейский закуток, Василий Павлович и возьмётся за Миллера... Да подвернулись, по счастью, иные заботы - прорвался в американскую профессуру, горбом, как Набоков, выслужил пенсион.
И вот (пауза) профессиональные переводчики Миллера - на пространстве в семь сотен страниц - дружно проигнорировали глагол «зафуячить». А Василий Павлович авось бы не обошёлся...
В прошлом (или позапрошлом?) веке Лев Николаевич Толстой предрекал, что рано или поздно роман прекратится, - стыдно будет выдумывать. Вот этой мыслью (этим чувством) и вдохновлялся Генри Валентин Миллер (1891 - 1980).
В том же году, 1891-м, явился на свет Илья Григорьевич Эренбург. За неимением времени мы опускаем «Сравнительную биографию» двух долголетних парижских эмигрантов (Эренбурга и Миллера), но мимолётно остановимся в следующих пунктах:
a) Миллер жил и работал, руководствуясь внутренними побуждениями; Эренбург - внешними раздражителями, импульсивно, как подопытная лягушка, реагируя на действительность; b) Оба - уроженцы XIX столетия, эпохи национальной цельности. А наш век - чем дальше, тем больше - время полукровок. У Миллера и Эренбурга очень мощное и глубинное национальное самоощущение.

Каждый человек - это музей, где собраны все ужасы его расы... Я был обыкновенным рупором, через который разносились слова моих предков, моего народа («Тропик Козерога»).

Эренбурга, как сказано, мы опускаем, поскольку стихотворение «Мои предки» сочинил Михаил Алексеевич Кузмин и открывал им первый свой сборник:

...все вы, все вы -
вы молчали ваш долгий век,
и вот - кричите
сотнями голосов,
погибшие, но живые,
во мне,
имеющим язык
за вас,
и каждая капля крови
близка вам,
слышит вас,
любит вас.

Национальная самоиндентификация позволяет, в частности, говорить о других через себя, словно устами пращуров. Так, народная артистка Татьяна Ивановна Пельтцер - немка по происхождению - весьма точно по внешности изображала местный деревенский характер.
Миллер же - американский немец - занят евреями:

1. Мир для еврея - клетка с дикими зверями. Дверь заперта, а он внутри без револьвера и хлыста... «Мяса, мяса!» - рычат львы, а еврей, окаменев, стоит в клетке.
2. Карл - достаточно еврей, чтобы потерять голову от мыслей о России.
3. Смрад, который евреи пытаются удалить из мира, - тот самый, который они внесли в него.
4. Если попали в беду, обращайтесь к еврею!

В традициях нашей литературы - идти к роману от дневника с мемуарами*2, но Миллер
заходит не с парадного подъезда, а с заднего крыльца, - как Юрий Олеша («Ни дня без строчки») и Георгий Иванов («Петербургские зимы»), - преобразует роман в воспоминания.
Миллер-автор - не Миллер-персонаж. Романный Мандельштам - из «Петербургских зим» - не одноименный поэт: романный общается с зубною врачихой, а реальный - с Мариной Ивановной Цветаевой.
Вывод: невыдуманность Миллера столь же условна, как выдуманность Набокова. И то и другое, - определили бы классики-«формалисты», - литературный приём.

Искусство, - уверял Миллер, - не учит ничему, кроме понимания того, насколько значительна жизнь.
Фантазия бесценна тогда, - говорит Набоков, - когда бесцельна.

Главные человеческие качества автора: a) настойчивость, b) беспечность. Писатель - по Миллеру - беззаботный трудоголик. Как раз такое диалектическое сочетание - единство противоположностей - в аккурат плодотворно.
Согласно американскому марксистскому критику, Миллер - бунтарь без цели, чего сам писатель вроде бы не отрицал: смысл литературы - в бесцельности... Сюда же - понятно - из Пушкина:

Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой...

Ну и допрезирался (в смысле - Пушкин)! Ближайший друг, из лучших побуждений, перелопатил заветные строчки, и они красовались на памятнике чуть не полвека:

И долго буду тем народу я любезен,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что прелестью стихов живой я был полезен...

Курсив наш, авторство - Василия Андреевича Жуковского... «Думали не об истине, - сетовал Карамзин, - а единственно лишь - о пользе».

Да, много званых, но мало избранных...
Вероятно, функция литературы, её практическое назначение, - если не показать, то внешне продемонстрировать пользу бесполезного, необходимость ненужного, целеустремлённость бесцельного, законность излишнего. Иными словами, окунуть нас в полноту бытия.

На этом сверхвысоком уровне, - провозгласил Набоков, - литература не занимается оплакиванием судьбы обездоленного человека или проклятиями в адрес власть имущих. Она обращена к тем тайным глубинам человеческой души, где проходят тени других миров, как тени безымянных и беззвучных кораблей.

Идея немного восточная... хотя правильнее, пожалуй, в кавычках. Ведь представителями Востока выступают не только Будда с Конфуцием, но и Руссо с Шопенгауэром, и наш соотечественник Л.Н. Толстой, и земляки Миллера - американцы Торо да Эмерсон.
Допустим, западное мирочувствие артикулировал Макс Вебер, «Протестантская этика и дух капитализма». Генри Миллер - немец по крови, лютеранин по вере, дитя Америки, страны классического капитализма... а вот, извините, поди ж ты:

Америка, - инвектирует, - воплощение гибели! Она утянет мир в бездонную пропасть. - И дальше (почти по Блоку): - Нас ждут неслыханные потрясения, неслыханные убийства, неслыханное отчаяние!

Автор «Двенадцати» и «Скифов» (Пастернак - свидетель)

...на небе видел разводы.
Ему предвещал небосклон
Большую грозу, непогоду,
Великую бурю, циклон.

В бывшей Ленинке, в Российской Государственной библиотеке, зарегистрировано с десяток местных изданий Миллера. Тираж 20, 25, 50, 100 тысяч экземпляров...
Бестселлер - ходкий товар - a) держит нас в напряжении, b) рисует мир уютным, простым и осмысленным: зло наказано, добро торжествует, кесарю - кесарево, Богу - Богово, всем сестрам по серьгам и Дьявол посрамлён... Но если вы сомневаетесь, что завтра на рассвете непременно и обязательно взойдёт солнце, - боюсь, бестселлер у вас не сложится.

Тема искусства, - объявил Миллер, - радикальное несовершенство мира. Я хотел бы прожить героическую жизнь и сделать мир более сносным, с моей точки зрения.

Глядя с этой своей точки, Миллер не участвовал ни в первой мировой войне, ни во второй, ни в Гражданской войне в Испании. Не попал в концлагерь, не строил социализм ни в одной, отдельно взятой стране, не был глашатаем демократии... Единственное совершённое им героическое деяние - он просто писал книги.

ПРИЛОЖЕНИЕ
Как сказано
(афоризмы по Миллеру)

1. Даже для плохого романа требуется стул.
2. Художник всегда один, если он действительно художник.
3. Искусство в том и состоит, чтобы начхать на приличия.
4. Настоящий художник! Что ни слово - враньё... а забыть не могу.
5. Кто велик, тот смешон.
6. Художники - особая раса. Ты должен стоять на возвышении и грызть собственную печёнку.
7. Хочешь есть - впрягайся и маршируй в ногу!
8. Все боролись, а я и ухом не вёл.
9. Писатель должен высказать всё и пасть бездыханным.
10. Надо только писать, отказавшись от всего другого, - писать, писать и писать, даже если весь мир советует бросить, и никто не верит в тебя. Наверно, и пишешь в аккурат потому, что никто не верит. Возможно, настоящий секрет в том, чтобы заставить поверить.
11. Я писал настолько ясно, что меня посчитали психом.
12. Музыка - консервный нож, чтоб открывать душу.
13. Мы в навозе видим навоз, в ангелах - ангелов. Да здравствует классическая чистота!

Поздняя сноска к пункту 7:
Я научился понемногу
Шагать со всеми. Рядом. В ногу.
Встают - встаю. Садятся - сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен аду
За звёздный кров над головой.
Георгий Иванов

 

ПРИЛОЖЕНИЕ К ПРИЛОЖЕНИЮ
Три страницы из Миллера
(в нашем несовершенном переводе)

Была зима, когда я сбежал с моей каторги. Да и то благодаря счастливому случаю. В один прекрасный день получаю телеграмму от Карла - мол, свободна комната наверху. Высылаю деньги, если приедешь.
Я тут же отбил ответ, и только пришла монета - удрал на станцию. И ни слова messieur директору. Или кому-нибудь из персонала. Ушёл по-французски, как говорится.
И сразу махнул в гостиницу, в корпус I-бис, где живёт Карл. Он отворил дверь совершенно голый. У него был свободный вечер и в постели - по обыкновению - очередная "б".
- Не обращай внимания, - говорит, - пускай себе дрыхнет... Она ничего. - И сбрасывает с неё одеяло, чтоб показать мне товар лицом.
А у меня и в мыслях не было... Слишком устал. Словно и впрямь бежал из тюрьмы. Хочу осмотреться, обнюхаться... Придти с вокзала - это была голубая мечта... И такое чувство, что не был здесь тысячу лет.
Потом сел и внимательно огляделся. Вот тут и понял, что вернулся в Париж. Да, это комната Карла, без никаких. То ли сортир, то ли беличья клетка... Стол. Портативная пишмашинка... Да и та едва втиснулась. Всегда оно так - с "б" или без "б".
Вечный словарь. Раскрыт и положен на том "Фауста" в очень хорошем переплёте, с золотым обрезом... Табак в кисете, берет, бутылка красного, письма, бумага, старые газеты, акварельные краски, заварной чайник, грязные носки, зубочистка, слабительное... В биде плавает оранжевая кожура с остатками сандвича.
- Пошуруй там в буфете... угощайся... Мне время колоться.
Я нашёл сандвич, о котором он говорил, и обгрызенный кусок сыра. И покуда Карл сидел на кровати, качая в себя агрирол, покончил с сыром и сандвичем не без помощи красного вина.
- Мне понравилось письмо, которое ты прислал насчёт Гёте, - сказал Карл, вытирая шприц грязными подштанниками. - Беда в том, что ты - не немец. Надо быть немцем, чтоб понимать Гёте... А-а, хрен с ним! О чём толковать - всё будет в книжке... Знаешь, у меня новая... Нет, не эта. Эта какая-то дурковатая!.. Та была несколько дней назад. И не уверен, что вернётся. Жила здесь, пока тебя не было... А третьего дня нагрянули родители и забрали: ей, говорят, только пятнадцать. Представляешь?.. Смешали меня с дерьмом.
Я засмеялся. Очень похоже на Карла вляпаться во что-нибудь этакое.
- Чего ржёшь? - он сказал. - Они могут меня посадить. Счастье, что не сделал ей пуза. И это прямо фантастика - она за собой совсем не следила... А знаешь, что меня спасло? По крайней мере, я так считаю - "Фауст". А?!.. Её старик углядел на столе. И спрашивает, понимаю ли по-немецки. Слово за слово, не успеваю опомниться - пересмотрел все мои книжки... Мне ещё повезло, что валялся Шекспир. Тоже раскрытый. Сильно на старика подействовало. Да ты, говорит, и впрямь серьёзный парень!
- А девушка? Что она сказала?
- Испугалась до смерти. Видишь ли, когда пришла ко мне, у неё были часики. А тут разволновалась и не может найти. А мать подняла такой хай: или давайте часы, или зову полицию!.. Знаешь, как они орут... Я всю комнату вверх дном перевернул - ну, нет этих чёртовых часов! Мамаша прямо взбесилась... Она мне тоже понравилась. Что ни говори, а смотрится лучше дочки... А-а, вот... сейчас дам письмо, которое начал... Я вроде втюрился.
- В кого? В мамочку?
- Ну да. А что? Если бы раньше увидел, - на дочку б и не взглянул. Откуда мне знать, что ей только пятнадцать...
- Да, забавно... Не треплешься?
- Зачем?.. Вот посмотри. - И показывает акварельные краски, которыми девочка рисовала. Всякую всячину: ножик, булочку, стол с чайником. И всё так старательно, хотя кособоко, точно под горку. - Втрескалась по уши, а сама как ребёнок. Учил её чистить зубы... и как шляпку носить. Видишь вот, леденцы? Каждый день покупал помаленьку - вечно сосала...
- Ну и что она сделала, когда пришли родители? Кричала, брыкалась?
- Похныкала малость, и всё. А что сделаешь? Несовершеннолетняя... Я обещал не встречаться и никогда не писать. Но что интересно, удержат её дома или нет? Пришла-то ко мне целенькая... И как ей теперь без мужика?
Тут как раз эта в постели очухалась и протирает глаза. Очень хорошенькая, молодая. И вправду совсем неплохо выглядит. Но тупая, видно, до ужаса. И сходу ей расскажи, о чём мы болтаем.
- Живёт здесь, в гостинице, - сказал Карл. - На третьем этаже. В той комнате, что я для тебя оставил... Хочешь пойти?
Я не знал, хочу или не хочу. Но как только Карл стал барахтаться с нею, - сразу узнал. Всё-таки спросил для порядка: может быть, утомилась?.. Дикий вопрос: "б" никогда не устаёт. Другая даже умудряется спать, покуда на ней прыгаешь...
В общем, решили идти. При всех случаях за комнату плачено.