Анри Волохонский
НЕКОТОРЫЕ КАРТИНЫ ИЗ МОЕЙ КОМНАТЫ
Дом, в котором я обитаю, стоит на склоне холма. К северу внизу проходит железная дорога, а с юга течёт речка, и к ней обращено окно моей комнаты. Речка маленькая, узкая, шириной метра два. Называется Аммер, что означает Овсянка, не каша, а птица. Собственно, Аммер проходит севернее, за путями, а моя река называется Аммер-канал, там вроде бы монахи веке в двенадцатом проложили этот канал, который и следует поэтому вдоль холма, по склону, параллельно возвышенной части, а не внизу, как бы полагалось. Тем не менее, чуть выйдешь на террасу через восточную дверь слева от окна, в паре шагов течёт речка. Немного ниже по течению она делает маленький порог, затем уходит под здания и появляется далее рядом с большим старым водяным колесом, которое ныне бездействует. А ещё дальше она течет уже по городу, и по её набережным при желании можно прогуливаться.
Внизу у двери на террасу лежит базальтовая голова. Она изображает китайца с косой в созерцании дзен. Сделал её скульптор Дани Дадон, а мне передал в знак признательности за собаку. То был красивейший светлошоколадного цвета пёс породы доберман. Только голубые глаза его были чуть не умны. Но едва Дани его увидел, он задрожал от восхищения. Пришлось дарить. Через несколько месяцев Дани пришел ко мне с головою подмышкой, а она довольно тяжелая. С тех пор так и лежит у меня на полу. Вообще у Дани Дадона было много скульптур: из базальта, известняка, а также из дерева: головы или собрания голов, рыбы и многое прочее. Один гигантский булыжник с изображением фантастического автопортрета какое-то время украшал подход к его мастерской, потом к ресторану неподалёку. Всё это было давно, ещё в Тивериаде. Жил Дани в Мигдале, не в древней Магдале у самого озера, а в нынешнем посёлке чуть вглубь долины Арбель. Там этот пёс передушил всех окрестных кошек, но и сам через несколько лет погиб под колёсами военного джипа.
Выше и левее головы висит маленькая картина Сережи Есаяна в широкой гладкой золочёной раме. Это левкас с изображением двух ангелов, которые раскрывают в небе занавес, а за ним — пустыня.
Под картиной старинный шкаф. Говорят, что стиль его — александровский ампир. Приволокли его в Израиль откуда-то из Средней Азии. Он почти весь сломан: в нижних ящиках двигается дно, малиновая ткань секретера истлела полностью, внутренний замок одной из полукруглых с чёрными колоннами дверец не работает. Однако немногое прочее пока цело и служит исправно.
На шкафу множество предметов по большей части вполне бессмысленных. Замечательны из них, пожалуй, только трубные роги да старый барабанчик. Лежит ветвь засохших лавров, а свежие лавры растут на террасе. Ну дудка, кусок мамонтова бивня, ударный деревянный музыкальный инструмент в форме зелёной жабы. Другой музыкальный инструмент, умеющий издавать одну единственную ноту, но очень чисто, почти как камертон, лежит внутри. Есть ещё Есаянова скульптура из выкрашенных в алюминиевый цвет резиновых пробок, изображающая сову. Две фотографии.
Да, фотографии. На одной из них изображён мой внук, который очень на меня похож. На второй — мой прадед, который тоже меня напоминает. Это фотография, на которой сфотографирована фотография, а уже на той фотографии сам прадед. Прадеда звали Израиль-Нохум. Его нашёл некий офеня в семье белорусского крестьянина.
— А что это у вас семь детей беленькие, а один чёрненький? — спрашивает офеня.
Тот отвечает, что младенца он принял трёх лет отроду после того, как все прочие жители селения вымерли от чумы. Офеня (то есть коробейник, торговец вразнос, как там и тогда было принято) взял мальчика обратно в общину. Ему было уже лет семь. Он вырос и стал красильщиком шкур. Но при этом отличался мистическим отношением к внешним событиям. Рассказывают, что он нарисовал у себя на печи чёрный круг, и когда его спрашивали: «Дедушка, зачем тебе это?» отвечал, что «это» должно напоминать о гибели Храма. Вот то немногое, что я смог разузнать о моём прадеде. С фотографии смотрит бородатый, с седеющей бородой, человек в черной шапочке лет пятидесяти пяти.
Далее на стене укреплены две вертикальные штанги, а к ним двенадцать кронштейнов, на которых уложены книжные полки. Сами кронштейны слегка выступают за края полок, а на выступах висят кое-какие предметы. Среди них два деревянных шара, вроде тех, что можно вешать на ёлку. На одном из шаров написана картина Мондриана, прямоугольники разных цветов, на другом — две картины Малевича: спереди на шаре крестьянин, сзади три крестьянки. Сделала эти копии Марина Микова, которая приезжает из Петрозаводска продавать ёлочные игрушки и разрисованные пасхальные яйца. Она продаёт еще и Кандинского, Миро, Шагала и других деятелей авангарда. От оригиналов отличить почти не возможно, только размер поменьше и основа сфероидная. Феномен.
С другого конца полок висит, прежде всего, лужёная медная тарелка, изображающая мифологическую сцену борьбы с силами хаоса. Силы хаоса представлены в виде крылатой коровы, а борется с ними увенчанный старик, нанося удары ножом в лоб и в пуп. Корова сопротивляется, бьёт его по ноге и по руке. Исход сражения неясен, но художник, по-моему, выступает на стороне старика. Работа персидская, сделана во второй половине двадцатого века. Приобретена в Тивериаде. Я долго ломал голову, кому могло понадобиться в нынешнем Иране делать эту выколотку. Ответ был получен совсем недавно, после приобретения книги, в которой собраны основные схематические сюжеты старинных мифов. Там изображена та же сцена, только корова не слева, а справа. Под картинкою подпись: «Мифическая битва. Дворец Дария в Персеполисе. Первая половина пятого века до н.э.». Стало быть, выколочено было при местном музее, не слишком искусно, видно, что в оригинале лев, а не корова.
Пониже висит кусок картона, к которому прикреплены угаритская табличка с клинописными изображениями первого в мире алфавита и круглая печать хеттского царя Мурсилиса. Это слепки музейных экспонатов из Сирии. Ко мне попали случайно.
Под ними доска. Изображено на ней то, что можно принять за свинью, прыгающую возле японского дерева. На самом деле это Вишну и Будда, принявший в одном из своих воплощений образ вепря в соответствии с положениями шинтоистской веры. Приобрёл я дощечку близ храма в горах Японии. В самом храме на потолке изображен змей, и когда проходишь под ним, нужно что-то выкрикнуть. Тогда будет удача.
На правом краю верхней полки, немного под углом, стоит икона. Она из сгоревшей в Мурманске церкви. Принёс её мне один молодой человек, из тех, что навещали в ту пору наше общежитие. А было это в 1965-ом году, зимою.
На полке под нею — складень, Богоматерь Всех Скорбящих, кажется такое у него название. А подарил мне его отец Всеволод Рошко, католический монах. Сам он большой карьеры не сделал, но брат у него, кажется и по сию пору, во Франции кардинал. Был отец Всеволод человек замечательный. Он раньше служил на Аляске, у алеутов, своими руками построил деревянную церковь. Рассказывает, как однажды вызывают его к эскимосам. У них был отдельный священник, но простудился, заболел и вынужден был уехать, а тут как раз прибыли несколько монахинь, и надо бы им освятить иглу, в котором они намеревались жить. Раньше иглу принадлежало местному шаману, поэтому требовалось освящение. А Всеволод и сам был простужен. Сунулся он в шкафчик к уехавшему священнику, взял бутылочку и кропит, кропит. Смотрит — монахини что-то морщатся. В чём дело? Отче, пахнет, — отвечают монахини. Посмотрели, а в бутылке-то керосин. У отца Всеволода была ещё коллекция эфиопских икон, да он всё раздарил перед смертью.
На той же полке лежит каменная рыбка, изделие Дани Дадона. Подарили мне её владельцы ювелирной лавки. Но им не нравилось, что рыбка серая, прилепили зеленые глаза и поставили на подставку. С подставки она потом отвалилась, а глаза всё на ней.
Под нею на следующей полке маленькая гравюра. Изображает карету в виде рыбы с верхним плавником и с хвостом, с колёсами и открытой на боку дверцей, в которой виден сидящий там человек. Рыбу везут три собаки, две чёрные лайки, одна светлая. На заднем плане деревья и облака. Гравюру сделал Женя Измайлов, тот, что иллюстрировал полное собрание Франсуа Вийона на французском языке и русские его переводы.
Упомяну ещё о некоторых книгах, которые стоят полкою ниже. Это многочисленные бестиарии: средневековый, славянский, мифологический, бестиарий любви, бестиарий художника по имени Алоис Цётл, Физиолог, Лексикон динозавров — чем не бестиарий? — книга «Единорог и Соловей» и список чудовищ, употребляемых в компьютерных играх. Рядом с ними: персидская книга «Чудеса мира», китайский «Каталог гор и морей», книга о драконах, «Сказочные звери», «Волшебные камни», «Магические драгоценные камни», «Молот ведьм» (скучнейшая книга), труды Агриппы Неттесгеймского и многие другие. В жизнеописании Агриппы, которого Рабле в своем сочинении обзывает Гер Триппа, замечательна история о том, как назначили его однажды комендантом замка. А тут восстали крестьяне. Так Агриппа всех их схватил и повесил. А профессия у него была другая: врач, маг, философ. Тут же и книга «От рисунка к алфавиту». В ней имеется изображение арамейской надписи, помещенное вверх ногами.
Далее у восточной стены стоит ещё один шкаф. На его крыше лежит небольшая арфа. Она сделана из деревянного набора молодым американцем в Тивериаде. Он собирал такие арфы, а потом продавал. Жена его говорила, что это арфа Давида, и даже играла на одной из них, подпевая псалмы. Но всё это была неправда. Простая кельтская арфа, вроде той, что служит гербом Ирландии. Когда я вёз арфу в самолете, надо было ослабить струны. Я стал вертеть колки, начиная с самых низких струн, и тут вдруг все остальные со стоном лопнули. Так она и лежит с порванными струнами. А мастер-изготовитель вместе с женой примкнули к группе, ставящей за правило телесную наготу и супружескую неразборчивость, и отбыли жить в этом обществе в пустыню Негев.
На боковой стенке шкафа висит картина Есаяна, изображающая Вольтера, который пишет письмо Екатерине Второй. Вольтер одет в короткий красный плащ веером, костлявой рукой подпирает подбородок. На голове у него волосы завязаны узлом над макушкой, а избыток свешивается двумя волнами по краям головы. Столик перед ним узкий, тонкий, видны ещё две ноги, похожие на ножки столика и так же перекошенные. Справа от него трёхэтажная книжная полка, под которой ночной горшок. Эта картина послужила образцом для работы, которую нарисовал ребенком мой старший сын. Там я изображён в берете, тоже за столом и со всем прочим. Но ноги у меня поставлены не как у Вольтера.
Здесь, за шкафом, кончается восточная стена и начинается северная. Главная подробность в ней это дверь из комнаты в остальную часть квартиры. Самая дверь представляет собой мало замечательного, равно как и стоящий левее еще один шкаф. Однако между этим вторым или третьим шкафом и стеллажом при западной стене висит японская ксилография. Её подарил мне муж моей кузины, а с нею еще две и третью, китайскую вышивку. Вышивка стояла у меня несколько лет лицом к стене. Потом я глянул и обнаружил, что изображает она Хозяйку Запада, богиню Си Ванму в двух возрастах — в виде маленькой девицы и средних лет дамы. Конечно у неё нет ни клыков, ни хвоста, как на старинных изображениях, однако это Си Ванму, если судить по свисающим куницам или соболям с одежды, трём раскачивающимся фигуркам над головой и не слишком доброму выражению лица. Я потом подарил её своему старшему сыну. Вокруг неё кузнечик, обезьяна и бабочка.
На одной из японских ксилографий изображено сражение между самураем в зеленой одежде, на которого нападают трое в пёстром. Дело происходит в доме, из которого видна река и другие дома. Вдали лежит снег, бегут люди. Там тоже идёт битва. Один из персонажей спрятался под крышу и лежит, никем не видимый. Сзади написано, что нарисовал картину художник Фусатане, а изображена на ней сцена из пьесы «Чушингура», акт 11. В середине плоскость ксилографии еле заметно продрана.
На обороте другого изображения написано, что автор его Хокусай, хотя сюжет там малоизвестный: сцена в бане. Полуголые люди энергичными движениями черпают воду, льют, орут, хватаются за голову, просто сидят и млеют.
Третья картина висит у меня в комнате. На ней Дух Ветра с татуировкой на плече расстилает ковёр над волнами бушующего моря. Здесь начинается западная стена.
На стеллаже у этой стены лежит свёрнутый пополам Вестник Велемира Хлебникова, Номер 1, Москва, февраль 1922. Это, конечно, ксерокопия. Оригинал хранится в Норвегии. На обороте латинскими буквами написан адрес: Норвегия, Христиания, Фритиофу Нансену. Наклеены две пропечатанные марки. На одной из них можно разобрать дату: 20.4.22. Русскими буквами начертано: Дозволено цензурой 3.4-22 и стоит номер 592. По-видимому, это дозволение относится к содержанию Вестника, а не к факту отправки его в Христианию, ныне Осло. В заглавии имя Хлебникова написано через «е», однако внутри, в самом тексте рукой поэта поставлена подпись: Верно: Велимир Первый. Наверху над текстом Вестника надпись по-русски: «Председателю Земного Шара Фритиофу Нансену. Русские председатели онаго П.Митурич, В.Хлебников». Стоит дата выхода в свет: 30.1.1922. Содержание Вестника довольно известно, отмечу лишь, что Третий Приказ с формулами обращения планет называется не Приказ, а Криказ.
Там же второй номер журнала ЛЕФ, который издавал Владимир Маяковский в 1923 году. В нём напечатана поэма Хлебникова «Ладомир» и стихи многих поэтов того времени к Первому Мая. В разделе «Теория» есть любопытная статья Б.Арватова «Речетворчество» и рассуждение Осипа Брика о профессоре А.А.Сидорове под названием «Услужливый эстет». Ну и другие статьи тоже не лишены любопытства. В рецензии на книгу Владислава Ходасевича «Тяжёлая лира» написано, например: «Нет смысла доказывать, что дурно-рифмованным недомоганиям г. Ходасевича не помогут никакие мягкие припарки».
На другой полке стоит под стеклом пригласительный билет на прощальный вечер Алёши Хвостенко, который проходил несколько лет назад в Санкт-Петербурге, работы Васи Аземши. На левой стороне надпись: «Хвост выставляет прощальный чайник вина». Буква «о» в первом слове оформлена как верхушка крышечки чайника, буква «ч» как носик, буква «к» как ручка всё того же чайника. Так что вся надпись выглядит как чайник. На правой стороне сидит сам Хвост в виде черного контура, нога на ногу, и курит. Рядом его гитара.
На торце стеллажа висит латунное распятие в форме ромба с просверленными по углам дырами для прикрепления к могильному кресту. В 1972-ом году я шел как-то летом по городу Владимиру и встретил мальчика лет восьми, который неистово тёр мелом это распятие, стараясь счистить патину. Осторожней, а то испортишь, — сказал я и проследовал своей дорогой. Через какое-то время мальчик догнал меня и отдал изделие.
Пониже располагается тарелка с синей птицей. Думали, что это птица дронт. Рисунков дронта у меня много: гравюра из энциклопедии Брокгауза и Ефрона, открытка с известной картиной Савери, яркое изображение в бестиарии Алоиса Цётла, две фотографии — в профиль и в фас — модели дронта из коричневатого пуха страусихи, которая была выставлена в местной аптеке, в её окне. Я считаю дронта геральдической птицей российской интеллигенции, поэтому при случае собираю изображения. Но на тарелке не дронт, а птица феникс.
Рядом возвышается тонкий табурет, а на табурете прозрачный ящик величиною в локоть. В нём скульптура голой толстой красавицы с поднятыми вверх руками, которую сделала Ира Рейхваргер из ваты и капронового чулка. Она в своё время изготовила много таких и похожих статуй. Иные из них групповые, есть даже целая свадьба: жених, невеста, родители жениха и невесты, их родители, младшие братья и сёстры и прочие. Всю эту группу — двадцать фигур — взяли в Иерусалимский музей. А сама Ира недавно скончалась.
Рядом с моим ложем, ближе к углу, стоит бамбуковый стакан для карандашей. На нем изображен куст бамбука. Хотя он и треснутый, я им дорожу, ибо подарил мне его от всей души Леонид Ентин.