Сергей Бирюков

ЭРОТИЧЕСКИЙ АВАНГАРД
(женское и мужское)

---

 

Когда у Пикассо спросили, какая разница между эротикой и искусством, он ответил, что никакой – это одно и то же.
Однако не для всех и не всегда. Но Пикассо был авангардистом и удачно попал в авангардную эпоху. Эпоху открытия мельчайших элементов – атома и электрона, витаминов, психической и сексуальной энергии, а в искусстве – значения линии, краски, слова, буквы и возможностей новых сочетаний этих элементов.
Все эти открытия были крайне важны для сексуальной революции слома веков и в России. Социальная революция и последующее советское ханжество заслонили от публики происшедшее. Многое из того, что было продумано и написано тогда, до сих пор остается закрытым. Сейчас, когда вроде бы произошло сексуальное раскрепощение
и в искусстве не осталось запретных тем, трудно чем-либо удивить. И все-таки
удивительное существует, вернее – существовало. В философии и поэзии, прозе и живописи.
Сто лет назад авангард открывал – обнажал телесное как новую красоту. Тон задали
художники, объединившиеся под именем «Мир искусства», поэты-символисты и
философы этого круга. Один из них, знаменитый ныне философ и священник Павел
Флоренский писал: «Человек сложен полярно, и верхняя часть его организма и анатомически, и функционально в точности соответствует части нижней... Мочеполовой системе органов и функций полюса нижнего в точности соответствует дыхательно-голосовая система органов и функций полюса верхнего». И еще: «...Слово мы сопоставляем с семенем, словесность с полом, говорение с мужским половым началом, а слушание – с женским, действие на личность – с процессом оплодотворения». К сожалению, этот гениальный вывод философа остался неизвестным российским авангардистам. Но они сами были гениальны и открывали новый стиль искусства и стиль жизни опытным путем.
Валерий Брюсов – демон русского символизма – говорил о том, что поэт должен
быть поэтом не только в стихах, но и в жизни, он должен строить себя, свою биографию, свою личность. Но сам Брюсов еще не осмелился поменять сюртук на что-то более экстравагантное. Зато футуристы, эти незаконные дети символизма, впрямую восприняли заветы своих предшественников. Они радикально изменили костюм и
стали раскрашивать лица. Художники Наталья Гончарова, Михаил Ларионов,
Давид Бурлюк, поэты – Владимир Маяковский, Василий Каменский, Илья Зданевич
поражали публику в 1913 году. В начале века они предсказали моду сегодняшнего
дня. Газеты того времени не без издевки писали о планах Ларионова раскрашивать
женские бюсты: «Дамы будут ходить с совершенно открытой грудью, разрисованной или татуированной. Он уже получил согласие от нескольких московских дам, которые
с раскрашенными бюстами появятся на вернисаже предстоящей выставки Н.Гончаровой». Владимир Гольцшмидт называл себя футуристом жизни и призывал
освободить тело от одежд и сделать его доступным для солнечных лучей, демонстрировать его красоту. Гольцшмидт был предтечей культуризма и боди-
билдинга.
А что же происходит собственно в стихах? Валерий Брюсов вызвал бурю возмущения
всего одним стихом:

О, закрой свой бледные ноги!

Казалось бы, наоборот – поэт предлагает закрыть. Однако публика поняла верно. Приказной (императивный) тон как раз заостряет внимание на обнаженности. Это
откровенно эротический ход. Позднее мы увидим подобную, но женственно преображенную демонстрацию, у акмеистки Анны Ахматовой:

Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки...
Или:

Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.

Дополнительный оттенок, задающий подчеркнутую эротичность, возникает естественным образом, от того, что поэт – женщина. Перед нами впервые в стихотворной речи предстает женщина, совершающая обряд одевания и...
раздевания. Хотя прошедшее время глагола относит этот момент в прошлое,
Но женское окончание глагола неожиданно меняет фокус видения и переводит всю картину в настоящее время. Сейчас надела перчатку – и рука осталась обнажена.
Перчатка еще непременная часть туалета, открытые руки – это неприлично. Обнажение
ладони в сильнейшем любовном волнении – это больше, чем полное обнажение в наше время.
В другом случае вызывающе уже само слово «юбка», да плюс еще определение «узкая». То есть подчеркивается анатомия женского тела – узкая юбка не налезет на
широкие бедра, и не надо быть Фрейдом, чтобы интерпретировать слово «узкую»
в известном смысле. Таким образом, закрывание и здесь открывает.
Если продолжить женскую линию, то у поэтессы футуристического круга Ады
Владимировой мы прочтем:

Вывески, кривясь искалеченными ртами,
Насмешливо разрывают платье.
Испуганно синеет прячущееся тело.

Надо обладать таким чувством собственного тела, чтобы не только ощутить, но и передать напряжение тела под взглядами:

И спина,
обвешанная гирями взглядов,
остро хрустит от боли...

Нина Хабиас (Комарова-Оболенская) – ученица знаменитых футуристов Алексея
Крученых и Давида Бурлюка и, как сейчас выяснилось, четырехюродная племянница
П.А.Флоренского, написала еще более яркую героиню. При этом она использовала
футуристический синтаксис, нарушающий соподчинение слов в предложении. Здесь
мы встречаем необыкновенные образы, которые спровоцировали современников
Хабиас переименовать ее в Похабиас. Критики писали о ее стихах, что это поэзия
для извозчиков.
У Хабиас действительно встречаются довольно рискованные строки. Например, такие:

Стыдно стону стенкам
Обмоткам мокро души
Стально давит коленом
Сладчайше Грузинов Иван
Или:

Над отопленном спермой телу
Креститель поставил свечу
У меня все места поцелованы
Выщипан шар живота
Или:
Целовал по одному разу
Вымыленный липкий лобок

Разумеется, никакому извозчику не снились такая изощренная техника стиха и такой словарь. «Славнейшая всех поэтессин» осознает себя женщиной во всем ее естестве и не стыдится естества. Стыд – сладок! Строка «стыдно стону стенкам» напряженно
выражает эту сладость. Три раза повторяется артикуляционно затрудненное «ст»,
кроме того, затруднение и внутри слов – «но-ну-нк». Звуковая передача физиологического и духовного ощущения. Ведь половой акт, разумеется, не только
физиологичен, но и духовен, по Флоренскому – мистичен.
Стихи Хабиас трудно и невозможно интерпретировать однозначно, распечатать печать
ее «незыблемых стихов». Словно отвечая на философские построения дяди-священника, которого она, кстати, не знала, поэтесса возводит акт в высшую степень,
уравнивая любовника с Христом, Господом, называет живот «пречистым». И в то же
время восклицает: «Не блядь же я, Господи». Характерна цитата-эпиграф из Блаженного Августина к сборнику «Стихи»: «Даруй мне чистоту сердца и непорочность воздержания, но не спеши». Судя по всему, Хабиас не была атеисткой,
иначе бы она не обращалась к авторитету Августина, обретшего святость, после того как насытился «недугами своих похотей», как он выражался. Показательно также то, как Хабиас провидит старость-смирение: от «Не буду кобылой скоро», через «Этой
волчьей нищенской старостью», «О как безропотно мне старость донести» до «Как
ребрышки стучат... Об одиночестве, о сером платьи старости».
Надо сказать, что школа футуризма и имажинизма дала возможность Хабиас выйти на столь рискованную тему как бы прикрытой стилем. Прямые однозначные строки есть, но они погружены в материю творящегося языка с его несвязным синтаксисом. Таким образом, грамматика эротики нашла адекватное выражение в грамматике новой поэзии.
А что же Грузинов Иван, возлюбленный Хабиас, а также поэт, соратник Есенина по
литературной группе имажинистов? Вот как он описывал свою возлюбленную:

В помадню резеда
Канцоны сладкий зов.
В булыжник лобызун
Стальной сперматозоид
И на панель суконную слезу.
Истасканная
Всеми кобелями
На всех фронтах и внутренних и внешних
Грудей иконостас
Дымящей головне.
Прекрасной Даме
Хихи в горячий ливень губ.
Хвостом кропи
Глазищи два нуля.

Книга Ивана Грузинова «Серафические подвески» 1922 года, в которой он поместил эти стихи, была конфискована. Становящаяся советская цензура не могла перенести
глобальных образов, которыми оперировал бравый поэт. Таких, например, как «десятиаршинные морщины пизд» или «Пока Антихристу не выстриг / Мудей
слоновую болесть».
Между тем мужские стихи авангардной эпохи были перенасыщены преувеличенными
образами, прямыми выбросами энергии. Особенно этим отличался «красивый, двадцатидвухлетний» Маяковский. Его поэма «Облако в штанах» стала настоящим
сексуальным взрывом в русской литературе начала века.

А себя как я вывернуть не можете
Чтоб были одни сплошные губы.

Утверждал он в Прологе к поэме. Откровенно заявляя о том, что «ночью хочется звон свой/ спрятать в мягкое в женское», он обращается к женщине: «Мария дай». Случайное совпадение – то, что женщину звали Мария, как Деву Марию, возможно,
придало поэме тот возвышенно-литургический пафос, который, несмотря на все пересмотры творчества и позиции поэта, оказывает свое воздействие до сих пор.
Он впервые выдохнул:
А Я
ВЕСЬ ИЗ МЯСА
ЧЕЛОВЕК ВЕСЬ

Соратник Маяковского по футуризму, замечательный лирик Василий Каменский, воспевал девушек:

Девушки – девушки
Рыжие девушки
Вы для поэта –
Березовый сок.

Однако и он «Из кирпичей любви / Построил башню вавилонскую». А встречу с таинственной Цыганкой должен был описать разновысотными шрифтами:

ЖизнЬ – ВОСКРЕСЕНИЕ
ГЛАЗА ТвОи – ГОЛОВНИ
ГУБЫ – ВишНи РАЗДАВЛЕНы
Груди ЗЕМЛЕтрЯСЕНИЕ

Лирика Велимира Хлебникова обычно сложношифрованная, не дающая возможности для прямых прочтений. Однако и у него есть довольно прямой текст и, м.б., не один,
если учесть неизвестное количество его неопубликованных текстов. Вот этот текст,
вероятно, фрагмент более объемного произведения:

Я – бог.
Гордые ябоги с надменно раздутыми
Ноздрями выпуклой лепкой лица
Как холоден кинжал.
Небо и очертания губ... Они не горы.
Хочу.
Хочу в припадке безумия поднять руки и
Крикнуть на весь мир. Хочу женщину.
Хочу женщины
Ябог ищет ябогиню.
Прекрасная
О, холодеет клинок. Небо. Вдали алые
Горы, губы?
О! Скалы падают... Звоны?
Я бог устремился за ней.

Разумеется, Хлебников не был бы Хлебниковым, если бы не поместил желание в глобальную ситуацию. Таков здесь масштаб видения, который роднил его с Маяковским. Но не только. Эротическая глобалистика была не чужда и другим
футуристам, например, такому эстету, как Вадим Шершеневич:

Звуки переполненные падают навзничь, но я
Испуганно держусь за юбку судьбы.
Авто прорывают секунды праздничные,
Трамваи дико встают на дыбы.

У него же «пневматические груди авто», «ревность стальная». Обращаясь к женщине, он обещает ей сшить платье из уличных тротуаров и перетянуть ее талию «мостами
прочными». Он, «обезумевший», прижимается «к горящим грудям бульварных
особняков».
Собрат Шершеневича по группе «Мезонин поэзии» Константин Большаков иногда говорит почти цитатами из библейской «Песни Песней»:

Ее грудей мечтательные башни,
Ее грудей заутренние башни.

Он передает в стихе мгновенную смену состояний:

Быстрою дрожью рук похоть выстроила
Чудовищный небоскреб без единого окна.

Борис Пастернак, в молодости входивший в одну из футуристических групп «Центрифуга», по своему обыкновению все растворять в культуре и природе
погружает туда и эротическое чувство:

В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.

Надо сказать, что в авангардистских текстах эротика почти никогда не является, так сказать, специальной задачей. Авторы высказывают в стихе собственные чувства,
«сублимируют сексуальное», как сказали бы психоаналитики. Может быть наиболее
ярко такую сублимацию представил замечательный, только в 2000 году заново
открытый поэт Валентин Парнах, блестяще описавший процесс мастурбации:

Мужского семени забил потоп.
Земли не видно. Ритм глухой объял.
Однообразие нещадных стоп.
Неутомимо. Натиск и обвал.
Хлынь! Судороги ускорений. Фалл
Орудует воинствующий, жалящий,
Плодотворя и требуя влагалища.

Впрочем, был еще замечательный лирик, кумир девушек десятых годов ХХ века –
Игорь Северянин, который призывал: «Ловите женщин, теряйте мысли...» и мастерски
описывал сцены любви:
Очень было все просто, очень было все мило:
Королева просила перерезать гранат;
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До рассвета рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.

Если бы авангард был однороден и авторы похожи друг на друга, было бы ужасно скучно. Но как раз разнообразия здесь хватало вполне. Были эстеты, но были и антиэстеты, которые понимали эротику совсем иначе, жестко, наоборотно.
Прежде всего, это Алексей Крученых – бука русской литературы. Мастер звукового
письма, он описывает сам процесс:
Зев тыф сех
тел тверх
Зев стых дел
царь
Тыпр
АВ
МОЙ ГИМН
ЕВС!

В стишке с характерным названием «Отрыжка» представлена « постлюдия»:

Как гусак
объелся каши
дрыхну
гуска рядом
маша
с рожей красной
шепчет про любовь

Вполне в соответствии со своей «программой» Крученых шел в стихах «на спор и рык
добивать бога любовьего». Его верный ученик поэт Игорь Терентьев в стихотворении
«Юсь» коснулся старых возможностей описания любви и показал новые. Фактически
он совместил в одном стихотворении акт и «проблемы стихосложения»:

Апухтин над рифмой плакал
А я когда мне скучно
Любую сажаю на кол
И от веселья скрючен
Продолжаю размахивать руками
Дышу отчаянно верчусь
И пока мечусь
Смеюсь и вообще юсь.

Этот краткий экскурс по эротическому авангарду мне хочется завершить стихами еще одного скандально известного автора 20-х годов – Анатолия Мариенгофа:

Разве прилично, глупая,
В наш век фабричной трубы,
Подагры и плеши,
Когда чувства, как старые девы, скупы, -
Целоваться так бешен
И, как лошадь, вставать на дыбы.

Риторическая фигура. То есть вопрос без знака вопроса, содержащий уже /!/
положительный ответ.

Примечание. Авангардисты часто писали вообще без знаков препинания, либо использовали их очень умеренно-избирательно.