Пол Боулз

ТЫ — НЕ Я

---

 

Ты — не я. Никто, только я могла быть мною. Я знаю это, как знаю и то, где я была и что я сделала с самого вчерашнего дня, когда вышла за ворота во время крушения. Все были так взволнованы, что никто меня не заметил. Я превратилась в пустое место, как только дело коснулось раненых людей и смятых вагонов — там, внизу, на рельсах. Мы, девочки, бросились к насыпи, когда услышали шум, и припали к ограждению, облепив его, как стая обезьян. Миссис Верт жевала распятие и заливалась слезами. По-моему, оно ушибло ей губы. А может, она подумала, что в поезде находилась одна из ее дочерей. Авария и впрямь была жуткой; любой бы это увидел. Весенние дожди размыли почву, которая твердо держала шпалы, рельсы немного разошлись, и поезд рухнул в овраг. Но с чего все так разволновались, я до сих пор не могу понять.
Я всегда ненавидела поезда, ненавидела смотреть, как они проносятся мимо, как исчезают в долине по направлению к ближайшему городу. Меня злило при мысли, что все эти люди переезжают из одного города в другой без всякого на то права. Кто им сказал: «Вы можете пойти, купить билет и отправиться утренним поездом в Ридинг. Вы проедите мимо двадцати трех станций, через сорок мостов, три туннеля, и продолжите путь, если захотите, даже после того, как доберетесь до Ридинга»? Никто. Я знаю это. Как знаю и то, что не существует начальника, который говорит людям подобные вещи. Но мне становится приятнее, когда я представляю себе, что такой человек все-таки существует. Возможно, это всего лишь страшный голос, оповещающий людей через громкоговорители на всех главных улицах.
Когда я увидела поезд, беспомощно лежащий на боку как старый, сброшенный с дерева червяк, я рассмеялась. Но когда окровавленные люди стали выбираться из окон, я крепко-крепко вцепилась в ограждение.
Я очутилась наверху во дворе, на скамейке там валялась оберточная бумага от сыра «Тид Битс». Потом я подошла к главным воротам, они были открыты. У обочины за воротами стоял черный автомобиль, на переднем сиденье сидел человек и курил. Я подумала, не заговорить ли с ним и не спросить, знает ли он, кто я, но решила не делать этого. Было солнечное утро, дул ласковый ветерок и пели птицы; я пошла по дороге вокруг холма вниз к железнодорожным путям. Потом, ощутив волнение, подошла к рельсам. Вагон-ресторан выглядел странно; он лежал на боку, стекла во всех окнах были разбиты, а некоторые шторы — опущены. Высоко на дереве продолжал петь дрозд. «Ну конечно, — сказала я себе. — Это же в мире людей. Если бы случилось что-то взаправдашнее, они бы петь перестали». Шагая через горы угольного шлака вдоль полотна, я смотрела на лежащих в кустах людей. Мужчины уже начали перетаскивать их к голове поезда, где рельсы пересекала дорога. Там стояла женщина в белой форме; я постаралась держаться от нее подальше.
Я решила пойти по широкой тропинке, которая вела через кусты черной смородины, и на лужайке обнаружила старую кухонную плиту с целым ворохом грязных бинтов и носовых платков, разбросанных вокруг ее ножек. Ниже все было усыпано камнями. Я нашла несколько кругляшей и еще других. Земля была здесь очень мягкой и влажной. Когда я вернулась к поезду, людей, бегающих вокруг, стало, кажется, куда больше. Я приблизилась к тем, что лежали бок о бок на угольном шлаке, и всмотрелась в их лица. Одна из них была девочкой, ее рот был открыт. Я опустила в него один из камней и пошла дальше. У толстяка тоже был открыт рот. Я положила в него острый камень, похожий на кусочек угля. Мне пришло в голову, что камней на всех может и не хватить, а шлак был слишком уж мелким. Появилась пожилая женщина; шагая вверх-вниз, она быстро-быстро вытирала о подол руки, снова и снова. На ней было длинное черное шелковое платье с узором из голубых ртов, наштампованных по всей материи сверху донизу. Возможно, они должны были изображать листья, но по форме напоминали рты. Она показалась мне сумасшедшей, и я посторонилась. Вдруг я заметила руку с кольцами на пальцах, торчащую из груды покореженного железа. Я потянула за железо и увидела лицо. Это была женщина, рот у нее был закрыт. Я попыталась открыть его, чтобы вложить туда камень. Какой-то мужчина схватил меня за плечо и оттащил. Он выглядел сердитым. «Что ты делаешь? — заорал он. — Ты что, спятила?» Я заплакала и сказала, что это — моя сестра. Она и правда была на нее немного похожа, я плакала и все повторяла: «Она мертва. Она мертва». Мужчина перестал казаться сердитым и повел меня к началу поезда, крепко держа за руку. Я попыталась вырваться от него. Тогда же я решила не говорить ничего, только время от времени повторять «Она мертва». «Все хорошо», — сказал мужчина. Когда мы подошли к голове поезда, он усадил меня на травянистую насыпь рядом с множеством других людей. Некоторые плакали, так что я плакать перестала и присмотрелась к ним.
Жизнь снаружи показалась мне похожей на жизнь внутри. Вечно имелся кто-то, кто не позволял людям делать то, что им хотелось сделать. Я улыбнулась, подумав, что это точь-в-точь противоположно тому, что себе представляла, когда еще находилась внутри. Возможно, то, что мы хотим сделать — неправильно, но почему вечно должны решать они? Я стала размышлять над этим, пока сидела там, выдергивая из земли свежие стебельки травы. И пришла к мысли, что один раз я решу, что правильно, и сделаю это.
Это было незадолго перед тем, как подъехало несколько машин «скорой помощи». Они предназначались для нас, вереницы людей, сидевших на насыпи, а еще для тех, кто лежал вокруг на носилках и пальто. Не знаю, зачем они приехали, ведь людям не было больно. А может, и было. Когда больно такому количеству людей сразу, вряд ли они будут устраивать по этому поводу шум, должно быть потому, что никто не слушает. Мне-то и подавно не было больно. Я могла бы прямо так и сказать, если б меня спросили. Но никто не спросил. Вместо этого они спросили мой адрес, и я дала им адрес сестры, потому что она живет всего в получасе езды отсюда. К тому же я довольно долго жила у нее, до того как ушла, но это, думаю, было давно. Отъехали мы все вместе; некоторых положили внутрь, а остальные поместились на неудобных скамейках в той «скорой», где кровати не было. Женщина рядом со мной была, видно, иностранкой; она разнюнилась как маленькая, а крови на ней я ни капли не нашла, как ни искала. Я внимательно осмотрела ее сверху донизу, пока мы ехали, но она, видно, обиделась и отвернула лицо, продолжая реветь. Когда мы добрались до больницы, нас всех завели внутрь и обследовали. Обо мне они просто сказали: «Шок», и еще раз спросили, где я живу. Я назвала им тот же адрес, что и раньше, и вскоре они снова вывели меня на улицу и посадили на переднее сиденье какой-то машины вроде фургона, между водителем и еще одним мужчиной, полагаю, сопровождающим. Оба заговаривали со мной о погоде, но я не настолько глупа, чтобы так просто дать себя обмануть. Я знаю, как наипростейший предмет может вдруг обернуться петлей и задушить в тот самый миг, когда думаешь, что ты в безопасности. «Она мертва», — сказала я один раз, когда мы проехали половину пути. «Может, и не мертва, может, жива», — сказал водитель, точно обращался к ребенку. По большей части я сидела с опущенной головой, но мне удалось сосчитать число заправочных станций, расположенных вдоль дороги.
Когда мы подъехали к дому моей сестры, водитель выбрался из машины и позвонил в дверь. Я и забыла, на какой некрасивой улице она живет. Дома на ней построены впритык один к одному, сплошь все одинаковые, с узкой бетонной дорожкой между стенами. И каждый дом — на несколько футов ниже предыдущего, так что длинный их ряд напоминал ступени громадной лестницы. Детям явно разрешалось носиться по всем передним дворам, и кругом, куда ни глянь, не было ни травинки, одна грязь.
Сестра вышла к дверям. Они с водителем перебросились несколькими словами, а потом я увидела, как у нее вдруг сделался очень встревоженный вид. Она подошла к машине и заглянула в кабину. У нее были новые очки, тоньше прежних. Меня она как будто не видела. Вместо этого она сказала водителю:
— Вы уверены, что с ней все в порядке?
— Абсолютно, — ответил тот. — Я бы не стал болтать попусту. Ее только что обследовали в госпитале. Это всего лишь шок. Полноценный отдых быстро приведет ее в норму.
Сопровождающий вылез из машины, чтобы помочь мне выйти и подняться по ступенькам, хотя я прекрасно могла идти сама. Я увидела, что сестра следит за мной краешком глаза, совсем как раньше. С крыльца я услышала, как она шепнула сопровождающему:
— А по мне так она не выглядит здоровой.
— Она поправится. Главное, не позволяйте ей волноваться.
— Это я слышала и от них, — пожаловалась она. — Да что толку.
Сопровождающий забрался в машину.
— У нее ни одной царапины, леди. — Он захлопнул дверцу.
— Царапины! — воскликнула сестра, не сводя глаз с отъезжающей машины. Она стояла, провожая ее взглядом до тех пор, пока та не выехала на вершину холма и не свернула. Я по-прежнему смотрела в пол, на доски крыльца, потому что еще не была уверена, что сейчас произойдет. У меня часто бывает чувство, что что-то должно произойти, и тогда я замираю в полной неподвижности, позволяя этому что-то начаться. Бесполезно гадать о нем или пытаться остановить. На этот раз у меня не было предчувствия какого-то особого события, но все же я чувствовала, что мне скорее захочется совершить правильный поступок, если я выжду и дам сестре действовать первой. Она осталась стоять там же, где стояла, в своем фартуке, обрывая кончики стеблей вербы, торчавшие из куста рядом с ней. Она по-прежнему отказывалась на меня смотреть. Наконец, она буркнула:
— Чего стоишь, заходи. На улице холодно.
Я открыла дверь и вошла.
И сразу же увидела, что она приказала все перестроить, только наоборот. Прихожая и гостиная как были, так и остались, но если раньше прихожая находилась слева от гостиной, то теперь — справа. Обнаружив это, я удивилась, как я сразу не заметила, что парадный вход тоже теперь находился с правой стороны крыльца. Даже лестницу с камином, и те она поменяла местами. Обстановка не изменилась, но каждый предмет занимал точь-в-точь противоположное место, чем раньше. Я решила ничего не говорить и дать ей возможность все объяснить самой, если она захочет того. Мне пришло в голову, что перестройка стоила ей всех ее сбережений, и, однако, все выглядело в точности таким же, как когда она ее затеяла. Я держала рот на замке, но не могла удержаться, чтобы не озираться с нескрываемым любопытством по сторонам, выясняя, все ли она переставила до последней детали.
Я вошла в гостиную. Три больших стула вокруг стола в центре по-прежнему были накрыты старыми простынями, а на абажур торшера возле пианолы нахлобучен все тот же рваный целлофановый колпак. Я расхохоталась, до того все выглядело шиворот-навыворот. Я увидела, как она стиснула бахрому портьеры и сурово на меня посмотрела. Я не унималась.
Радио у соседей играло избранные произведения для органа. Неожиданно сестра сказала:
— Садись, Этель. Мне нужно кое-что сделать. Я сейчас вернусь. — Она прошла через прихожую на кухню, и я услышала, как открылась задняя дверь.
Я уже знала, куда она направлялась: она боялась меня и хотела привести миссис Джелинек. И точно, через минуту они явились вдвоем, только на этот раз сестра прошла прямо в гостиную. Теперь она выглядела сердитой, но ей нечего было сказать. Миссис Джелинек неряшлива и толста. Она пожала мне руку и сказала: «Так-так, старая гвардия!». Я решила с ней тоже не разговаривать, потому что не доверяла ей; я отвернулась и подняла крышу пианолы. Я попробовала нажать несколько клавиш, но стопор их не пускал. Я закрыла крышку и подошла посмотреть в окно. Маленькая девочка катила под горку кукольную коляску по тротуару; она продолжала оглядываться на оставленные колесами следы и тогда, когда с мокрой мостовой они выехали на сухой участок земли. Я твердо вознамерилась не дать миссис Джелинек одержать надо мною верх, потому и хранила молчание. Я села в кресло-качалку возле окна и стала напевать.
Вскоре они начали переговариваться приглушенными голосами, но я, естественно, слышала каждое слово. Миссис Джелинек сказала:
— Я думала, они ее стерегут.
Сестра сказала:
— Не знаю. Я тоже так думала. Но шофер все уши мне прожужжал, убеждая, что с ней все в порядке. Ха! Она ничуть не изменилась.
— Да уж, — сказал миссис Джелинек.
Они помолчали с минуту.
— Нет, я этого так не оставлю! — неожиданно сказала сестра. — Я выскажу доктору Данну все, что я о нем думаю.
— Позвоните в приют, — посоветовала миссис Джелинек.
— И позвоню, — ответила сестра. — Вы оставайтесь здесь. Пойду проверю, дома ли Кэт. — Она имела в виду миссис Шульц, которая живет напротив и у которой есть телефон. Я даже головы не подняла, когда она вышла. Я приняла великое решение, и заключалось оно в том, чтобы остаться здесь, в доме, и ни под каким видом не дать увезти им меня обратно. Я знала, что это будет непросто, но у меня созрел план, и я знала, что он сработает, если приложить всю свою силу воли. У меня огромная сила воли.
Первое и самое важное, что следовало сделать, это хранить молчание, не проронить ни слова, которое могло бы разрушить чары, которые я начала вызывать. Я знала, что придется предельно сконцентрироваться, но мне это дается легко. Я знала, что предстоит поединок между сестрою и мной, но была уверена, что сила моего характера и высшее образование подготовили меня как раз к такому поединку, и что я смогу выйти из него победителем. Единственное, что от меня требовалось, это неотступно настаивать мысленно на своем, тогда все произойдет так, как я хотела. Я сказала себе это, пока качалась. Миссис Джелинек стояла в дверном проеме в прихожую, скрестив руки и все чаще поглядывая на главный вход. Жизнь в это мгновение предстала более ясной и исполненной значения, чем за все эти долгие-долгие годы. Таким способом я получу то, чего я хотела. «Никто не остановит тебя», — подумала я.
Прошло с четверть часа, прежде чем вернулась сестра. Когда она вошла, с ней были миссис Шульц и ее брат, и все трое выглядели слегка напуганными. Я в точности знала, что произошло, еще до того, как она рассказала миссис Джелинек. Она позвонила в приют и пожаловалась доктору Данну, что меня выпустили, тот страшно разволновался и велел ей задержать меня любыми средствами, поскольку никто меня не отпускал, я сама каким-то образом ухитрилась сбежать. При этих словах меня покоробило, но сейчас, поразмыслив, я вынуждена признаться себе, что именно так я и поступила.
Когда вошел брат миссис Шульц, я встала, устремив на него испепеляющий взгляд.
— Не волнуйтесь, мисс Этель, — сказал он, и в его голосе прозвучала нервозность. Я отвесила ему низкий поклон: по крайней мере, он проявил вежливость.
— Смотри, Стив, — сказала миссис Джелинек.
Я следила за каждым их шагом. Я скорее бы умерла, чем позволила бы разрушить чары. Я чувствовала, что смогу их уберечь в целости и сохранности лишь ценой громадного усилия. Брат миссис Шульц почесывал кончик носа, а вторая его рука подергивалась в кармане штанов. Я знала, что с его стороны мне ничего не грозит. Миссис Шульц и миссис Джелинек не перейдут грань того, что им прикажет сестра. А ей самой я внушала страх, ибо хотя я ни разу не причинила ей никакого вреда, она всегда была уверена, что однажды я сделаю это. Возможно, сейчас она поняла, что я собиралась ей сделать, но это вряд ли, иначе она бы бросилась вон из дома.
— Когда они приедут? — спросила миссис Джелинек.
— Как только, так сразу, — сказала миссис Шульц.
Все они стояли в дверном проеме.
— Они спасают жертв наводнения, помните, вчера вечерний выпуск по радио? — сказал брат миссис Шульц. Он закурил и прислонился к перилам.
Дом выглядел ужасно уродливым, но у меня уже возникли идеи, как можно придать ему сносный вид. У меня отличный вкус по части отделки. Я постаралась отогнать эти мысли, и много-много раз повторила про себя: «Сделай так, чтоб сработало».
Миссис Джелинек уселась, наконец, на диван возле дверного проема, натянула подол до самых щиколоток и кашлянула. Она по-прежнему выглядела розовощекой и важной. Я чуть со смеху не прыснула, представив себе, что они на самом деле ждали увидеть, если бы знали!
Я услышала, как на улице хлопнула автомобильная дверца. Я посмотрела в окно. По дорожке к дому шли двое приютских. Еще кто-то сидел, поджидая, у колеса. Сестра поспешила к входной двери и открыла им. Один из мужчин спросил:
— Где она?
Оба вошли и на секунду застыли, глядя на меня и скалясь.
— Привет! — сказал один. Второй повернулся и обратился к сестре:
— Никаких эксцессов?
Та покачала головой.
— Они у вас там что, совсем без присмотра? — гневно сказала она. — Откуда вы знаете, что у них на уме, когда они вот так убегают?
Мужчина проворчал и шагнул ко мне.
— Хочешь поехать с нами? Кое-кто хочет тебя видеть.
Я встала и медленно пошла через комнату, глядя всю дорогу в ковер, окруженная с двух сторон мужчинами. Когда я приблизилась к дверному проему рядом с сестрой, я вытащила руку из кармана пальто и посмотрела: в ладони у меня лежал один из камней. Это было совсем нетрудно. Прежде чем кто-либо из них успел опомниться, я с размаху вбила камень ей в рот. Она закричала ровно за мгновение до того, как я коснулась ее, а ровно мгновение спустя из губ у нее хлестала кровь. Но все вместе заняло очень много времени. Все стояли не шелохнувшись. Затем двое мужчин крепко-крепко схватили меня за руки, а я озиралась, разглядывая стены комнаты. Я почувствовала, что у меня выбиты передние зубы. Я ощущала вкус крови у себя на губах. Я думала, что потеряю сознание. Я хотела приложить ладонь ко рту, но они держали мне руки. «Это поворотный момент», — подумала я.
Я крепко-крепко закрыла глаза. А когда их открыла, все было по-другому, и я поняла, что победила. В течение минуты я могла видеть довольно смутно, но даже в эту минуту я видела себя, сидящую на диване с поднесенными ко рту руками. Когда зрение прояснилось, я увидела, что мужчины держат руки моей сестры, а она ведет отчаянную борьбу. Я зарылась лицом в ладони и головы уже не подымала. Когда они выводили ее через парадную дверь, то умудрились сбить подставку для зонтиков и разбили ее. Она ушибла лодыжку и пнула осколки фарфора обратно в прихожую. Я ликовала. Они поволокли ее по дорожке к автомобилю и сели по бокам от нее на заднем сиденье. Она орала и показывала свои зубы, но как только они выехали за границы города, перестала брыкаться и расплакалась. Тем не менее, она и вправду считала станции техобслуживания вдоль дороги на обратном пути в приют, и обнаружила, что их было на одну больше, чем она думала. Когда они подъехали к железнодорожному переезду около того места, где случилась авария, она выглянула в окно, но автомобиль пересек пути раньше, чем она поняла, что смотрит в противоположную сторону.
Когда они въехали в ворота, она совсем сникла. Они продолжали обещать ей на ужин мороженое, но она была не так проста, чтобы им поверить. Проходя в главную дверь между двух мужчин, она остановилась на пороге, достала из кармана пальто один из камней и положила его себе в рот. Она попыталась проглотить его, но подавилась, и они потащили ее по коридору в небольшую приемную, где заставили ее выплюнуть камень. Сейчас, когда я размышляю об этом, мне кажется странным, что никто тогда так и не понял, что она — не я.
Они уложили ее в кровать, и к утру ей уже не хотелось плакать: она слишком устала.
Сейчас ровно полдень, льет дождь. Она сидит в приюте на своей кровати (той самой, что когда-то была моей) и записывает все это на бумагу. До вчерашнего дня ей бы и в голову не пришло заняться этим, но теперь она думает, что стала мной, и поэтому делает все, что когда-то делала я.
В доме очень тихо. Я по-прежнему сижу на диване в гостиной. Я могла бы подняться по лестнице и заглянуть в ее спальню, если бы захотела. Но прошло так много времени с той поры, как я была наверху, что уже не знаю, как расположены комнаты. Так что я предпочитаю оставаться здесь. Если я подыму голову, то увижу квадратное окно из цветного стекла над лестницей. Пурпурно-оранжевый узор в форме песочных часов, вот только света внутрь проникает недостаточно, потому что вплотную подходит соседний дом. Да и ливень тут хлещет сплошной стеной.

Нью-Йорк, 1948

Перевод с английского Александра Скидана