Александр Давыдов

О Б О Л О Ч К А

---

...Образуется она исподволь, с начала жизни до конца младенчества. Момент осознания оболочки - центральный в жизни тех, кому не дано пережить её прорыва. Конец изоляции, гибель изолированной личности выходит за рамки человеческой судьбы, становясь фактом истории, пусть скрытым.
Прорыв оболочки - начало тяжкого духовного кризиса, который может закончится либо рождением святости, либо победой зла. Основа святости в невозможности замкнуться в себе. Когда прорывается оболочка, исчезает понятие частного дела, разделение на “внутри” и “извне”. Личное переустройство совпадает с переустройством мира. Однако, сам по себе прорыв оболочки еще не предопределяет святости.
Потерявший оболочку ничего не может укрыть от мира, но и мир не может от него укрыться. Его собственное, личное свободно изливается в мир, причем без приспособления, непосредственно.
Потерявший оболочку беззащитен перед миром, но и мир перед ним беззащитен. Заключенные в оболочку ограничены и в добре и в зле.
Личность укрывается от мира в оболочку, но таким образом и мир укрыт от личного, вносящего в него сумбур. Приказ создать оболочку идет от мира. Она заявляет о себе первой осознанной обидой, а затем все уплотняется и уплотняется, пока недоверие не отделит личность от мира непроницаемой корой.
Одновременно с оболочкой зреет и разум. В миг её осознания он впервые говорит “не”, что-то исключает. И с того момента личность становится на путь разума, то есть исключения. В разуме сходится корысть мира с корыстью личности. Он проводит между личностью и миром взаимоприемлемую черту. Это и есть личностная облочка. Однако, тут корысть мира абсолютна, а о корысти личности можно говорить только, если мир необходим и вечен. Иначе Разум с большой буквы становится бескорыстным исследователем, а стелющийся по земле скорее пытается быть корыстным, настолько неглубока его корысть. Поднимаясь к своим вершинам, разум, лишаясь хитрости, не приобретает мудрости, так как путь мудрости, путь включений (“да”). В наивысшей точке он - исследователь с примерно ясным предметом, но ложной целью.
Разум оставляет за собой цепочку минусов. Он не остановится, даже когда, пройдя весь путь отрицания, остается наедине с “я”, единственным, что осталось. Казалось бы, возможен один только путь - назад, начинающийся поначалу только с робких “да”. Однако, исследователю такой разворот перед глухой стеной покажется даже не “неразумным”, а неэтичным - изменой и исследованию, и себе. При самоотождествлении с разумом так оно и будет.
Слить же частичные “не” в решительное и конечное “нет” даже в горячке отрицания случается не часто. Поэтому, как правило, ни “нет”, ни даже робкого “да” не говорится. Снова звучит “нет”, но уже нерешительное. Однако, чистое исследование на этом заканчивается.
Силу впервые сказать “да” дает только явление подточившей оболочку мудрости. Мудрость зарождается в чистом духе, образующем нутро личности. Разум - в духе, приспособленном миром, огрубевшим в оболочку. Разум загоняет мудрость вглубь, в не соприкасающееся с миром нутро, где у незнающего чужого, у него, не может явиться целей укрывать или отвоевывать, в отличии от разума, который находится как раз на линии раздела.
Лишенный оболочки соединен со всем, поэтому нуждается не в разуме, а в мудрости, которая умеет копить без укрывательства. Накопительство разума расточительство. Сколько не вбирай, снаружи окажется больше. Спасая личное от посягательства, он так же отказывается от дара.
Мудрость своими “да” стремится охватить пространство духа, разуму его “нет” нужны, чтоб захватить пространство мира. Разум агрессивен, так как направлен на мир, где и душевное приобретает свойства материи - тяжеловесность, навязчивость и взаимоотдаленность. Мудрость радушна, так как живет в духе, не знающем давления.
Мудрость зарождается в глубине, потому что сознание почти целиком заполнено разумом. Способное породить мудрость составляет внутреннее ядро личности и оттуда может управлять поступками и даже чуть осознаваться, но явиться в сознании целиком, вытеснив оттуда разум, может только после падения оболочки.
Первое чувство после падения оболочки - паника от полной беззащитности. Пали стены, а привыкший к расточительному скопидомству разум по-прежнему ничего не желает отдавать. Не привыкший к простору, он готов попытаться создать хотя бы подобие стен. Привычный вбирать самоограничиваясь, он не может вбирать отдавая.
Падение оболочки - самый драматический момент в жизни величайших, превращающийся в драму мировую. Разрыв оболочки может предваряться предчувствием, может быть, результатом более или менее осознанной работы духа, может быть и внезапным. Тогда это разрыв личности во времени и Апокалипсис разума. При первом варианте: разрыв оболочки - исход конфликта между разумом и мудростью, в последнем - его начало. Это опаснее, тут драма может обернуться трагедией, разрывом с реальностью мира. Тем, что зовут “безумием”, хотя это состояние скорее без мудрости, чем без ума. Благополучный исход - не отвержение мира, а его перестройка по законам духа.
Соединение мира и духа после падения оболочки может обернуться их бесплодной, взаимопарализующей борьбой. В то же время представление об их несовместимости ложно. Дух, будучи, казалось бы, не от мира, может хорошо в нем ориентироваться. Мир для него не конечная цель, но движется он по путям мира. К тому же без этого было бы невозможно учительство. То, что ведет личность по путям мира к цели, находящейся вне его, называется мудростью.
Но бывает, что при падении оболочки не происходит ни разрыва связей с миром, ни их видоизменения. Это может стать трагедией не только для личности, но и для мира. Привыкший подменять духовное материальным способен заменить духовное освоение захватом. Исчезновение грани, отделяющей от всего, переводится им в материальный план и возникает страсть к преодолению всех границ мира. Рождается не свобода, а своевольство - желание не слиться со всем, а все сделать собой. Здесь, возможно, повинна привычка к уединению, но теперь не в оболочке, а во всем мире, где исчезло все другое.
Возможная агрессивность лишенного оболочки - от страха перед миром. Не имеющий возможности защищаться, он будет нападать. Не умея подчиниться, если подчинение корректировка оболочки - подчинять. Если оболочка пала, а мудрость еще слаба, его положение на самом деле опасно. Но опасен для него не мир, который страшен только в миру, а беззащитность перед злом. Это опасно и для мира, перед его злом в свою очередь беззащитного.
Падение оболочки означает наивысшее доверие, бесконечное расширение поля деятельности. Потерявший оболочку волен вносить в мир свое, и вряд ли кто определяет меру вносимого им добра и зла.
После внезапного падения оболочки, разум, хорошо ориентирующийся только в ограниченном и отграниченном, сразу теряет силу, но не сразу власть. Привычка жить по разуму заведет еще во много тупиков прежде, чем он дойдет до своего конечного пункта - самоотрицания. Дальше он, конечно, двинуться не сможет. Овладевший всем сознанием и даже проросший вглубь, он способен с собой вместе перечеркнуть всю личность в целом. Сознание же, не окончательно порабощенное разумом, способно отказать ему в претензии на самостоятельность.
В период, следующий за падением оболочки, возникает настоятельная необходимость понять, что мысль - не вся личность, а лишь часть, притом, незначительная. Сознанию предстоит изыскать, а тем самым хотя бы частично осознать в личности нечто лишенное мысли и признать за ним право на существование в этом качестве. Таким образом, в сознании появятся сокровенные пустоты, пусть только гипотетические. Оно избавится от полного совпадения с разумом, что даст ему возможность хотя бы частично изменить направленность - направлять активность не только вовне, но и внутрь, не только мыслить, но и сознавать, для чего оно и предназначено.
Могучий своими “нет”, когда пришла пора говорить “да”, разум стал ненужен, даже вреден. Впрочем, разум сложен и многослоен. Здесь стоит выделить только два, различающихся по степени этой самой вредности. Разум-1, собственно разум, присутствующий изначально, и Разум-2, формирующийся в течение жизни нарост на нем. Разум-1 - личность в миру, Разум-2 - мир в личности. У Разума-1 та же направленность, что и у духа - в мир. Точнее, это опошленная и приспособленная миром часть духа, приобретшая в силу этого подобие собственных целей.
Проходя через зону разума-1, дух теряет свои главные свойства, в первую очередь - способность к независимому творчеству, приобретая взамен полезные миру. Обработка духа разумом гарантирует миру безопасность, соответственно и мир гарантирует безопасность неопасной ему личности. Разум-1 - компромисс между миром и духом, более выгодный миру.
Разум-1 все же не так вреден, как разум-2. Будучи частью духа, он способен к благотворным изменениям. Не исключено, что мудрость - трансформация разума-1, разум очищенный, научившийся равно прислушиваться и к духу, и к миру; вносящий дух в мир измененным, но не искаженным. По крайней мере, выдвинувшаяся в сознание мудрость там занимает именно его место.
Разум-1 может быть помехой личности, но образован он из материала ей не враждебного. Если он не окончательно развращен миром, то после падения оболочки, он способен отречься от ложных целей и помочь благополучно завершить переходный этап. Разум-2 во избежание несчастья должен погибнуть.
Направление разума-2 обратное разуму-1. Это оценка личности миром, маскирующаяся под самооценку.Не глубин, конечно, а оболочки, но стремящаяся проникнуть как можно глубже, тем самым оболочку утолщая. Именно разум-2 развращает выходящий на поверхность слой духа, превращая его в личную оболочку, цемент которой - разум-1. Разум-2 осуществляет диктат мира над личностью. Он стремится высосать из нее все нутро, оставив одну оболочку, только и доступную взгляду мира.
В разуме-2 овеществлен взгляд мира на личность, который при пассивности духа может стать единственным доказательством реальности ее существования. Уважение личности к разуму-2 основано на страхе исчезнуть, раствориться во всем.
Обращение разума-1 вовнутрь полезно, разума-2 - нет. Разум-1, по крайней мере, изначально не знает долженствования. Внутрь он обращается, чтобы осознать. Взгляд разума-2 на личность всегда тягостен, это взгляд осуждающий - дух никогда до конца не будет соответствовать миру, не будет им полностью признан.
Разум-2 возникает позже разума-1. Каждый рождается с зачатком разума-1 и без следов разума-2. С его возникновением намечается оболочка, но пока разум-1 сильнее, она слаба и проницаема. Осознание, даже неполное, оболочки совпадает с признанием равенства между обоими разумами. С этого момента личность лишена прежней свободы, обречена жить под тяготящим взглядом мира. Оболочка призвана укрывать от мира не устраивающее его духовное нутро. Образуется она на стыке двух разумов.
Состояние равенства длятся недолго. Постепенно все больше устанавливается главенство разума-2, и личность уже больше прислушивается к миру, чем к духу, который сильнее, но менее навязчив. Разум-2 может достичь исключительной силы и окончательно отвлечь разум-1 от духа, навязать ему интересы мира.
Разум-1 вылепливает разум-2 из материалов мира, точнее, это его отражение в кривом зеркале мира. Затем творение обращается на своего создателя - начинает вылепливать свой образ в огрубевшей зоне духа. Кривое отражение становится идеалом, и разум-1 стремится слиться с разумом-2, обладающим куда большей, чем он, разумностью. Это движение уплотняет оболочку.
Агрессия разума-2, направленная вовнутрь - зеркальное отражение агрессии разума-1, направленной вовне. Такая взаимонаправленность не означает в данном случае вражды. Она необходима для создания и укрепления оболочки, необходимость которой равно признается обоими разумами. Максимальное их сближение соответствует наибольшей плотности оболочки. Полное же их слияние маловероятно. Разум-1 может всю жизнь прогоняться за собственным отражением, не достигая. Зона несовпадения разумов - место, где может зародиться мудрость.
Разум-1, приобретший качества мудрости, равно направлен и внутрь и вовне, но не для действия, а для осознания. Он пассивен, у него нет целей ни в мире, ни в духе. Активность он оставляет духу, и только увлекаемый его движением входит в мир. Полностью успокоенная сфера разума-1, место благоприятного соединения духа и мира. Если после падения оболочки разум-1 не пожелает совместиться с духом, освобожденный дух сметет его.
Трудность изменения ориентации разума в том, что он не может дойти до нее собственными средствами. Здесь нужно будет пройти через разрыв мышления, соответственно, при обычном самоотождествлении с мыслью, через разрыв существования. Переживший такой поворот - пережил собственную смерть. Колеблющийся может и многократно. Пусть это всего лишь смерть разума. Но и в физической смерти только этого и страшатся.
Дух смерти не боится, как не боится смерти не осознавшее себя, не являющееся для себя объектом. Уникальность личности без оболочки только в единственности ее положения относительно Бога, в этом ее отдельность, хотя и неотделенность - она сливается со всем, но не растворяется во всем. Духовная личность бессмертна, так как ее положение относительно Бога сохраняется, пока существует Бог, то есть вечно.
После падения оболочки только для Него она и остается объектом, а не для мира и не для себя. Разум твердо знает, что перестать быть объектом, значит перестать существовать. Разум не нуждается в Боге. Для него Бог - мир. Дух не знает разрывов. Разум не желает знать. Смерть страшна только в миру и для мира. Разум-1 может заразиться страхом мира, но духовное в нем помогает их преодолеть.
Почти для всех личностная оболочка исчезает только со смертью - трагедией всех и всяческих оболочек. Перенесший, преодолевший и осознавший падение оболочки при жизни навсегда теряет страх смерти. Изменение ориентации после падения оболочки и есть смерть, конец мнимой, отграниченной жизни и начало настоящей, переход через разрыв, скачок. Физическая смерть такого - будет уже плавным переходом. Скачок возможен лишь однажды.
То, что при жизни доступно только величайшим, после смерти становится судьбой каждого. В этом всеобщее равенство. Смерть - прыжок в гениальность. Потеря оболочки при жизни означает особое доверие. Она допускается только у тех, кто способен преодолеть мир, находясь в миру.
Один из обычных путей потерявшего оболочку - творчество в материале искусства. Этот способ не непосредственного духовного творчества, если и не ошибочный, то промежуточный, попытка все-таки включить в себя в мирские рамки. Это последний совет разума своим безнадежным ученикам.
Искусство - скважина духа, но облаченная в камень - официальный колодец духа. Это заповедник для лишившихся оболочки. Там и они в относительной безопасности, и миру они почти не опасны. Сделанное ими - дань миру, который способен использовать все, даже неотмирное. В отсутствии достойных этот отстойник заполняется шарлатанами, но для достойных это даже благо: именно те его оберегают, превращают в отделенную зону - безграничные держать границу, разумеется, не могут. Правда, шарлатаны творцов туда просто бы не пустили, но вынуждены, так как наивность мира велика, но не безгранична.
Путь искусства вряд ли неугодный, но компромиссный. Не караемый отказ выполнить волю, но самоограничение. Падение оболочки открывает возможность непосредственного творчества во всем, привнесения; а ведь только лишенный оболочки способен привнести.
Для лишенного оболочки время становится врагом, по крайней мере, пока не изменится отношение к нему. Раньше их взаимоотношения регулировали разум, для которого время заключается в “успеть - не успеть”. Но успевать надо отграниченному, объединенному со всем успевать некуда. Время борьбы и захвата умирает вместе с разумом, как и боязнь не успеть.
После падения оболочки личность мучительно привыкает действовать в вечности - во времени, но вне “успеть”. Пока это не удастся, для лишенного оболочки время будет жить только в стрелке часов. Ему будет казаться, что оно вообще остановилось, на самом же деле время потеряло для него мирскую важность, а время духа еще не внедрилось в сознание. Противоречие стоящего внутреннего времени и бегущей стрелки тягостно. При не искорененной установке на мир, лишенному оболочки остается только ждать, пока пройдет вечность. Его скука - не мирская, проходящая, а уходящая в вечность принципиальная невозможность заполнить время действием, ни даже бездействием. Она исчезает только, когда погибнет разум-2. Тогда время будет изъято из часов и сольется с духовным нутром личности. Духовная личность станет временем, а время - перестанет быть идеей: она будет жить во времени, не осознавая этого.
Дело разума составлять разнообразные карты мира с обозначением опасностей, поворотов, обходов. Это и называется приспособлением к миру. Для разума мир полон опасностей, чтобы избежать которые он скривляет все пути. Дух прям, хотя и не прямолинеен, разум - извилист. Он потому и разум, что полагает непрямой путь безопаснее прямого. С созреванием личности (в миру) все больше искривляются ее пути. Полная зрелость наступает с определением идеальной кривой.
С падением оболочки теряют ценность все карты, составленные разумом, и все расставленные им в миру ориентиры. Боязнь прямого движения, однако, остается. С падением оболочки бывают дезавуированы принципы скривления, но не принцип скривления. Пути будут скривляться произвольно, а так их гораздо трудней распутать. Их скривляет страх, а он нарастает.
Для разума дух наивен, так как не осознает себя через мир, не видит собственного отражения. В миру это признак наивности. Наивными кажутся святые и пророки - они не обладают разумностью: умением идти непрямым путем. Разум - искривленная часть духа, часть духа, потерявшая наивность.
Казалось бы, прямой путь самый естественный. Но у мира свои представления о прямизне. Труднее всего потерявшему оболочку именно научиться идти прямо. Поначалу он постоянно будет натыкаться на остатки стен, возведенных разумом и разрушенных духом. Для того, чтобы распрямились пути, нужно осознать, что мир опасен только в миру, а духу мир не опасен. Как святой ни наивен, но пытающийся защищать крепость с рухнувшими стенами от несуществующего врага, наивен еще больше, даже и с мирской точки зрения. Разум скривил пути, потому что ему приходилось лавировать между личностями-крепостями. Для лишившегося оболочки и чужие стали проницаемыми.
После падения оболочки величайшие уходили в пустыню и там оставались, пока в них не созревало новое слово, когда их связи с миром организовывались по мудрости, а не по разуму. Пустыня это не там, где песок, а там, где пусто. Их широкий горизонт распрямляет пути. Там нет дорог - обязательных путей, нет предметов, которые нужно огибать. В пустыне мир минимален. Лишившись наружного, разум поневоле обратится внутрь, станет больше прислушиваться к духу, чем к миру, который в пустыне теряет большую часть своей навязчивости. Там разум-2 захиреет от своей неприменимости, в отчаянии заселив пустыню призраками.
В пустыне до сознания начинает доходить только голос духа, больше не заглушаемый разумом, который необходим только тогда, когда надо петлять. Пустыня - метафора пустыни духа, в которой придется блуждать потерявшему оболочку. Пустыня проста, не поделена и не изучена. Он уходит туда, принося с собой мир, который обречен на гибель, а потом возвращается в мир, принося с собой пустыню.
Лишившийся оболочки испытывает чувство потери себя. Направленный на мир, он признает существующим только заключенное в оболочку, отделенное от другого. Это в отличие от того. Себя он привык осязать только отраженным в миру, и теперь ему предстоит осознать, что исчезла не личность, а личина - отражение в мутном и неверном зеркале. Духовное нутро личности не способно отразиться в зеркалах - они отражают только оболочку. Потерявший оболочку перестает быть объектом, остается субъектом только. Падение оболочки во многом похоже на смерть, а смерть в свою очередь - падение всех оболочек. О разрыве умершего с зеркалами говорит обычай их завешивать, когда в доме покойник.
Переставший быть для себя объектом уже не способен на самонаблюдение, только на самосознание, не знающее критики. Мудрость знает, что дух всегда прав и говорит только “да”, так как любое “нет” искривляет путь. Задача мудрости - распрямлять мирские пути, устранив препятствия для духа.
Для потерявшего оболочку невозможны приостановки, покой ему больше недоступен. Действием становится и его бездействие - теперь уже не ноль, а минус, отказ исполнить волю, грех, приводящий к дурным последствиям.
Найти себя, потерявший оболочку может только осознав, что тождественность самому себе гарантирует не одна оболочка, позволяющая делить движение на моменты покоя. После падения оболочки непрерывность и уникальность личности заключена в непрерывности ее пути к Богу. Не идти к Богу для нее - гибель, распад, хаос. Для живущих в миру ложь ценнее истины, так как ложь - истина мира. Ложь - материал, из которого он вылеплен. Когда с него пытались сорвать покров лжи, находили не истину, а пустоту. Не пустоту духа, а пустоту мира - ничто. Бог в миру нужен, но не ценен. Ценнее - кумиры, ложные его отражения в зеркальных осколках мира. Он цель мира, но не цель в миру.
Личностная оболочка сделана из лжи, часть которой - бывшая правда. Потерявшему оболочку ложь уже не защита, и ни один кумир не поможет.
Лишившийся оболочки перестает существовать для мира, так как взгляд мира способен охватить только оболочку. Однако навязчивый мир не отказывается от пристального разглядывания. Так рождается фантом, продолжающий свое ложное существование в миру. Это не символ жизни личности в духе, а всего лишь ложная догадка мира.
Взгляд мира теряет для лишившегося оболочки какую бы-то важность, поэтому разум-2 обречен на гибель. Он создает форму, а с исчезновением оболочки форма становится невозможна. Как после физической смерти, так и после падения оболочки, миру остается оболочка без нутра, форма без наполнителя, постепенно разрушающаяся из-за своего равнодушия к миру.
Лишенный оболочки вызывает страх у заключенных в оболочку. Отсутствие строго отграниченной сферы принимается ими за безграничность претензий. С ним невозможно общение в мирском понимании, то есть установление взаимоприемлемой границы. Общение в миру - не слияние нутра, а состыковка границ. При сближении с неотграниченным, отграниченные крепят свои оболочки.
С падением оболочки личности возвращается простота, так как дух прост и единообразен. Просты и его цели, только мир их дробит. Оказываются простыми и его связи с миром. Стоит распрямить мир, как станет очевидной его подобность духу: дух, сотворивший его, ничего не мог ему придать не заключенного в его собственной природе. Мир не то место, где пути должны скривиться, а то, где они скривлены. Скривление путей - ложное перетворение, произвол разума. Познание добра и зла породило первое “нет”.
Материя - защитная корка духа. По аналогии с ней формируется и духовная оболочка куда более прочная. Обе они навязывают части самостоятельность, отделенность от целого.
Язык - цемент личностной оболочки. Он результат бесконечных “не” и “нет”, без которых был бы невозможен. Сотканный из различий и различений, он не способен привести к единому, собрать целое. Дух не знает языка, хотя нельзя сказать, что он бессловесен. Однако, все человеческие слова он сливает в единое слово. Когда говорит чистый дух (речь пророка), его речь - единство умолчаний, его слова - объединенные символы духовных пустот, земные, пусть и неполные отражения начального Слова, а не результат его дробления.
В любом высказывании больше отрицания, чем утверждения, поэтому лишившийся оболочки не должен пользоваться языком, но вправе использовать изъятые из языка слова, оставленные ему в наследство погибшим разумом. Заключенный в оболочку - раб языка. Язык - слепок с разума, разум - слепок с языка. Лишившийся оболочки обязан выйти из-под власти языка. Язык предшествует личности, дух управляет словом. Однако, окончательный разрыв с языком в миру невозможен. Это исключило бы учительство. Любая связная или псевдосвязная речь сохраняет языковый оттенок, что не отрицает ее внеязыковой ценности. Лучший пример - молитва.
Слово породило мир, язык рожден миром. Это ложное отражение Слова в миру. Мир раздробил Слово на слова, но каждое из них хранит память о прежнем единстве, язык же навязывает им законы мира. Аналитичность языка мешает выразить единое духа, но синтетичность слова делает это возможным.
Речь пророка не слова, а слово. Как любое выражение духа, она не дробима. Недробимо и обращение к Богу. Молитва становится собственно молитвой только после срастания в нерасторжимое единство. Тогда она уже не допускает перестановок, что доказывает ее нераздробленность и недробимость.
Духовное не выдерживает поверки логикой, но и не терпит от этого никакого ущерба, оставаясь полыньями духа в скованном логикой мире. Оно неотмирного происхождения, потому существует не в языке. Языка требует мир, разрывающий истинные связи и навязывающий ложные. Образовавшаяся ложная структура и называется языком. Осколочному миру нужна хотя бы иллюзия связности. Дух в этом не нуждается. Только связанное в миру и с миром получает его «добро». Идущее не от мира продолжает, однако, существовать и без его разрешения.
Все языковое (мирское) становится понятнее от изучения. Для того, чтобы понять неотмирное, надо не учиться, а забывать. Цель духовного высказывания - не разъяснить, а указать. Поскольку его предметность и языковость - мнимые, его смысл не прояснится от вдумывания. Однако духовное нутро способно ощутить его непосредственно, не соотнося ни с какими реальностями мира. Как целое - целое. Раздробленное пророчество теряет всякий смысл.
После падения оболочки дух начинает отовсюду вытеснять разум. В результате образуются словесные пустоты, которые при установке на мир-язык, потерявший оболочку может принять за жизненные, временные. Только изменив установку, можно сказать, что эти разрывы языковой пленки и есть настоящая жизнь: пустоты духа.
Потерявший оболочку не может таиться, но его открытость оберегает его лучше самой плотной оболочки. Заключенные в оболочки могут представить себе самую сложную кривую, но бессильны осознать прямую. Совершенно проницаемый в большей безопасности, чем совершенно непроницаемый. Личностные оболочки приобретают свойство материи - несокрушимость, но сокрушаемость, в отличие от несокрушаемой пустоты духа. Для того, чтобы скрыть в миру, бессмысленно таиться. Поскольку укрывающий - разум, то будет скрыта не основа личности - нутро, а одно из отражений в миру, пусть самое навязчивое. Толковому взгляду - он редок, но возможен - по тому, что и как скрывается, проще добраться до сути, чем изыскивать ее самому. Здесь, мешая, скорее поможешь.
Если потерявший оболочку идет своим путем - прямым, а не виляет, опасаясь мира, его путь для мира почти непознаваем. Относительно кривых мира, прямая - наикривейшая, самая изощренная из всех возможных кривых. Лишенный оболочки должен идти прямым путем в пустоте духа, без слов. Слова уточняют кривые.
Падение оболочки и слияние со всем - судьба всех. Лишенный оболочки среди не лишенных - испытание и тем и другим. Это разрывы оболочки мира, которой он отгораживается от духа, прорыв духа в мир. Лишенные оболочки играют как бы провоцирующую роль. О чем бы ни шла речь - она о низвержении оболочек.
Сам факт, что в скованном оболочками мире существует нечто лишенное оболочки, служит отрицанием общей необходимости их возводить. Лишенные оболочки всегда были ориентирами для остальных. Правда, их часто начинали ценить, когда их уже не было рядом - погубленные заключенными в оболочку, они потом ими же и возвеличивались. Требовалась временная даль, сливающая их слова в единое слово, вытравляя из них сиюминутный смысл.
Языковость сбивает с толку. Она толкает искать объективное не там, где его можно найти. Объективное только в Боге, а истинное - на прямой личность-Бог. Только лишь этой совершенной прямой проверяется верность пути. Долго геометрию духа переносили в мир, теперь делают обратное.
Слиться личности с идеальной прямой мешает скривитель-разум. Этот идеальный путь - указатель направления, но реальным путем он никогда не становится.
Разум загромождает прямой путь множеством опасений, часто этических, хотя добро и зло отмеряется только от него. Ориентированный на мир разум не способен на верные оценки. Так на волне верного движения души в сознание может проникнуть дурная с его точки зрения мысль. И наоборот. Мысль только барашек на гребне волны. Сколько раз бывало, что мутная волна вносила в сознание многих, казалось бы, благую мысль.
При переоценке сознания путаница барашка и волны неизбежна. Казалось бы, для волны безразлично качество барашка, но в миру мысль приобретает навязчивость, она способна увлечь дух на пути мира. Мысль, сопровождающая движение духа, просто дурная привычка, необходимое обозначение его бесплотных порывов. Однако же она стремится сковать его свободу, навязать духу свой закон. Между волной и барашком идет постоянная борьба. Мысль стремится развиваться по законам мира, которые дух не признает. В результате ближнее и дальнее для них оказывается разным. Сопротивляясь мысли, дух глумится над логикой мира, выворачивая ее наизнанку.
В искривленном пространстве мира возникает иллюзия, что путь мышления истинно прям, а прям он только относительно кривизны мира. Пути духа и мира настолько различны, что признав один прямым, следует неизбежно признать другой кривым, но мир на это не идет. Он странным образом сливает реальность с долженствованием. Именно здесь берут начало парадоксы.
Попытка подчинить личность лишенную оболочки логике ведет к дроблению ее духовной жизни. Разум признает только точки пересечений кривой логики с прямой духа. В одни эти моменты жизнь считается истинно реальной. Остальное - жизненные пустоты: дух не находит одобрения в логике, логика - в духе.
Упорствующий в логике попадает в лапы мелкого беса - отца парадоксов. Именно он совершает обращение - прямота кажется кривизной. Возникает чувство, что дух рушит гармонию логики, а не наоборот.
Бывают случаи, когда мысль окончательно побеждает дух, и наступает торжество логики - мирского, объективного, чужого, не собственной, а заемной жизни. Личностная оболочка не мешает соединению с миром. Лишенному оболочки заемная жизнь ни к чему.
Мысль направлена на выявление и перераздел уже существующего, по своей сути общего. Привнести она не способна. Полное познание - окончательный отказ от своего. Дух привносит и безвозмездно отдает собственное.
Логика - прекрасное орудие в миру, высшее достижение здравого смысла. Прямой дух несоразмерен искривленному миру. Избыток духа путает кубики мира. Однако, прорывы духа в мир редки.
Лишенные оболочки - и есть такие прорывы. Они лишены здравого смысла. У заключенных в оболочку они вызывают тревогу, сомнение в прочности основных ориентиров мира. Безбарьерные личности расшатывают здравый смысл и потому иногда считаются насмешниками или парадоксалистами. Но смех бывает двух родов: мира над духом и духа - над миром. Причина и того и другого - разнонаправленность, несоотносимость того с другим. Как мир может высмеивать логику духа, так и наоборот. Поверка духа логикой мира вызывает смех, поверка мира духом - также.
Смех духа всегда заемный, в себе он совершенно серьезен. Чтобы найти повод для смеха, ему надо выйти в мир. Потому смех духа мирской из мирских, не тонкая улыбка, а утробное ржание. Смеющийся всегда находится в миру, вне зависимости - дух или мир для него точка отсчета. Смех - всегда в миру и для мира. Он может разрушать или крепить, но в миру, а не в духе.
Смех мира безразличен потерявшему оболочку, так как он лишен зоны, которую можно высмеивать, высмеивается лишь его фантом. Когда мир одолевает дух, смех нарастает, когда дух одолевает мир - утихает. С полной победой духа, с падением всех оболочек, смех прекращается вообще. Смех предполагает объект, если даже объект ты сам. Когда все сольется воедино - некому и не над кем будет смеяться.
Духу, прорвавшему оболочку, свойственна радость без смеха. Радость от соединения, слияния “да”. Смех всегда предполагает разделение и сопоставление. Смех связывает несвязность картины мира. Он обозначает разрывы мирской логики. Даже добродушный он всегда заносчив. Смех юродивых - эхо мирского смеха, смех мира над духом, возвращенный миру. Объединению сопутствует тихая радость. Смех агрессивен, он крепит оболочки, сопутствует обособлению. Смех возникает всякий раз, когда мир сталкивается с духом.
Взрывом смеха, пусть и неслышным, начинается отход от мира, как и ренегатство в мир. Смех всегда что-то отрицает, поэтому в нем заключена горечь. Это средство защиты. Один из скрепителей оболочки. Смех - следствие иерархии. Где нет иерархии - нет и смеха. Смеясь - теряют, радуясь - приобретают. Поэтому веселье духа не знает смеха.
Лишенный оболочки обречен на одиночество. Общение в миру - состыковка оболочек. Они не объединяют, но соединяют. Охвативший все, естественно, одинок. У него нет собеседника, кроме Бога. Даже он сам, после гибели разума-2, себе не собеседник. С другими у него образуются новые, не мирские связи. Отрешившемуся от мирских законов не важны ответы мира. Для заключенного в оболочку жизнь - диалог с миром, для лишенного - диалог с Богом, относительно же мира - монолог. Проповедь не предполагает ответа, молитва - предполагает.
Лишенному оболочки мир не может отказать, хотя бы потому, что он у него ничего не просит. Диалог всегда борьба, колыхание взаимной границы. В диалоге колобродят “да” и “нет”, а лишенный оболочки не знает “нет”. Это почти сексуальное трение оболочек в миру называется общением. С лишенным оболочки возможно лишь слияние. Проповедь не допускает расчленения. Ответом на нее может быть либо непроизнесенное “да”, либо полное “не”. Она принципиально антидиалогична. Только история может вести с ней диалог. Проповедь лишена разумности, поэтому разум не может ее оспорить. Временная даль нейтрализует разумное. Расчлененная проповедь - скопище парадоксов.
Разум требует диалога. Дух же безответно направлен в мир, который не способен ни подчинить его, ни ограничить, ни направить. Никто в миру не может помочь лишенному оболочки. Но оставленному людьми, ему еще предстоит пройти через богооставленность. Развеются ложные отражения Бога в оболочке мира, и привыкший искать Его только там, может на время потерять Его образ. С падением оболочки начинается тяжкая работа - поиски собственного пути к Богу в пустынном пространстве духа. Это и право и необходимость лишенного оболочки.
Лишенный оболочки не направляем никем. Его путь лежит по неисследованным равнинам духа. Не в загрубевшей нынешней реальности, а в податливой - будущей. Его движение создает новую реальность. Он не чувствует давления жизни. Не она его формирует, а он ее. Не он - результат усилий жизни, а она - результат его усилий. В отличие от заключенных в оболочку, для него жизнь податлива и ненавязчива.
Однако, с течением времени, и его жизнь загрубеет в культурное явление, станет каменоломней для желающих укрепить оболочки. Но это ожидает результат его трудов, а не само движение, в котором вся ценность его пути. Оно - единое и нерасчленимое - пример, провокация. И сила примера не выветрится, даже когда путь окончательно омертвеет в догму. Это участь любого духовного движения в миру. Оторванный от движения результат служит целям противоположным движению.
Для заключенных в оболочку ценен только результат движения. Это строительный материал для укрепления барьера. Порыв, разрушающий здравый смысл, остыв в продукте, служит для укрепления здравого смысла же.
Для лишенных оболочки в его предшественниках интересен не инертный, навязчивый результат, а именно движение духа. Их пути ценны для него не как ориентиры, а как прецеденты. Он умеет обнажать скрытое под корой результата духовное нутро.
Стоит расколоть эту скорлупу, как под ней обнаружится увлекающее за собой движение. Мир полон такими живыми камнями. Даже весь он состоит из окаменевших порывов духа. Потому он не прочен, а псевдопрочен. На падение оболочки он отвечает истечением духа, и вдруг все ответы снова становятся вопросами. Мир обнаруживает свою зыбкость, отсутствие окончательных истин, следовательно - настоящего строительного материала. Мир вынужден использовать для своих построек материал, для этого не годный. Мир - опошленный дух. Освещенные духом, оживают мертвые каменья мира. Мертвость - не присущее им качество, она навязана миром, это желание мира.
Разум - устроитель преград. Его стремление к благополучию связывает порывы духа. Благополучие невозможно без иллюзии понимания. Мир сложен из плохо состыкованных камешков, в промежутки которых изливается дух, как лава из кратера. Охлажденная разумом, она застывает. Однако, благополучие мира - благополучие на вулкане, потому что такие прорывы происходят постоянно.
Мир тяжел, и в миру все тяжелеет. Тяжесть в миру - категория оценочная. Слово “легковесный” имеет отрицательный оттенок. В миру непроницаемости материи отдается предпочтение перед проницаемостью духа.
Дух - враг всего сковывающего. Он отрицает все людские объединения в миру. Лишенный оболочки - всегда одиночка, он неуловим и неорганизуем, при всем желании отдать кесарю кесарево. Путь его пролегает не в миру, а в бесплотном пространстве духа, в словесных пустотах и истинной жизни.
Дух проходит через словесные пустоты, оставляя за собой новое слово, которое потом дробится миром на слова и растаскивается для повседневных нужд. Так дробится и опошляется единое духа. Мир терпит лишенных оболочки, так как движение их миру вредно, но создание полезно. Они разбрасывают камни, мир их собирает.
Однако дух сильнее. Постепенно от его прорывов ветшает мозаичный монолит здравого смысла. Только прорывы духа делают мир опасным. Если бы не они, знание давно изгнало бы из мира страх. Его порождает только проникновение духа в мир. Ни в духе, ни в миру по отдельности его нет. Дух прям, мир прямолинеен. Дух только кажется беззащитным перед миром. Мир на самом деле перед ним беззащитен, так как дух победит, а мир погибнет.
Мир, пока у него хватает сил, будет выставлять барьеры против прорывов духа, но в борьбе с духом он обречен. Путь разума - лавирование между окаменевшими глыбами духа. Мир кончится там, где кончится извилистый путь. Распрямленный, он потеряет свою силу, сольется с духом, исчезнет.
Мир не больше, чем колебания духа. Он силен изгибами, но погибнет от собственной сложности. Когда все пути перепутаются, он вспомнит о прямоте духа.
Укрепляющие собственные оболочки стремятся не защитить свое, а укрыть чужое. Само укрытие говорит о сомнениях в праве владеть укрываемым. В миру стремятся захватить, укрыть созданное другими, собственное же не ценится и не укрывается, потому что не может быть отнято. В глазах заключенных в оболочку имеет ценность только то, на что претендуют другие. С тем же, что представляет истинную ценность - единственность пути к Богу, он может легко расстаться. Он копит и материальное, и духовное, но от истинного стремится укрыться сам.
Дух не предмет. В миру он бесполезен, разве что после того, как окаменеет. В миру стремление к общему разъединяет, к индивидуальному - объединяет. Индивидуальное лишенного оболочки - не вещь, а единственность пути. Поводом для раздора служат только предметы.
Лишенный оболочки отдает свое. Все прочие укрывают чужое. В духе нет права собственности: твое принадлежит всем и тебе принадлежит все. Лишенный оболочки умножает не общее, а всеобщее. Духовное нельзя ни продать - ни купить. Его можно только подарить или получить в дар. Но оторванный от личности духовный путь становится вещью, приобретает мирскую ценность, почти цену, так как он пригоден для сооружения и укрепления оболочки. Оболочки нужны всему, что существует в миру - и лицам, и группам, и идеям. Лишенный оболочки - со всеми сразу, а значит один.
Бессмысленный поступок рушит будущее, предопределенное прошлым. Он вырывает личность из замкнутого круга логики. Это выход из мира, но еще не переход в дух. Часто - юродство без святости, своевольство. В равной степени произвол и над миром, и над духом. Потеря без компенсации. Такая личность подвергается наибольшей опасности. Утеряв связи с миром, она не находит поддержки в духе. Это состояние, как правило, промежуточное, но тянуться может бесконечно.
Такая личность разрушает мир без союза с духом. Она вносит в мир одно только зло.
Сам по себе мир не хорош и не плох. В уравновешенном состоянии он не стремится к увеличению зла. Однако зло - его строительный материал, обойтись без него мир не может. Переизбыток зла для него так же гибелен, как и недостаток. Оболочка одновременно и защита от духа, который вносит только добро, и от зла. Зло - вязкий раствор, склеивающий камешки мира. Чем больше строительство, тем больше его требуется. Если самовольно рушить оболочки, в проломы хлынет зло, а не добро. Пробивать оболочки может только дух. Ко всему существующему нужно относиться бережно, тем более, что глубинные причины скрыты. Сломаешь вроде бы ничего не поддерживающий столб, а рушится кровля.
Оболочки не противоречат намереньям Бога. В настоящем мир не может без них обойтись. Падут оболочки только тогда, когда его победа над злом будет предопределена. Однако и тогда падение оболочки разом, будет всемирной катастрофой. Начнется парад зла, но уже обреченного на гибель.
Лишенные оболочки - люди будущего. История человечества - история приспособления оболочек и меняющейся жизни. Но в ней прослеживаются разрывы, прорывы духа до поры затягивающиеся. Конечно падение оболочек не затянется - всего зла мира для этого не хватит. Тогда всем придется искать Бога в пустыне без проложенных путей. Как обещание будущей свободы, лишенный оболочки привлекает, как обещание будущих мук и трудов - отталкивает.
Оболочки ограничивают зло. Без них оно растеклось бы по всему миру. Причина оболочек - страх. Страх же удерживает от зла, он же и порождает зло. Потерявшему оболочку нужно в первую очередь отрешиться от страха. Оболочка спасает от страха открытости, но не от страха открыться. Имеющий оболочку боится ее потерять. Смелым может быть только неукрепленный. Лишенный оболочки либо всего боится, либо не боится ничего. Страх начинает исчезать, когда понимаешь, что он не послужит защитой.
Не боящийся нападения и сам не желающий нападать ходит безоружным. Лишенный оболочки, не сумевший преодолеть страх, может стать великим злодеем. Не преодолев направленности на мир, он не откажется от соблазна его переустройства. Он не должен оставаться в миру - это будет губительно и для него, и для мира.Все его тяготы - тяготы духовного пути. Его цели не в мире, а в духе. Мир не сможет ему ни помешать, ни помочь.
Только для стремящегося отгородиться мир состоит из каменьев. Для живущего духом жизнь полна движения. Для направленного на мир духовное стремится совпасть с материальным. Духовные явления становятся предметами, как и материальные, мешающими движению.
Дух легок и неуловим. Если с ним обращаться как с предметом, он ускользает. Несмотря на все тяготы духовного движения, его сопровождает радость. Тяжеловесная серьезность по отношению к духу невозможна. Дух раскрывается только духу. Он не поддается изучению. Он может - увлечь, подвигнуть. Предметом становится опошленный миром дух.
Духовный путь не требует физического напряжения, борьбы. Он может быть тяжким, но никогда тяжеловесным. Он не сокрушает, а пролагает. Он легок, но не легковесен. Путь разума больше похож на физический, чем на духовный; так же приходится ворочать камни и воздвигать из них постройки.
Мир духа зыбок, но он прочнее, чем мир материальный. В нем есть законы, но не покоя, а движения. Движение в духе не оставляет следов. Потерявший оболочку может побудить к движению, указать цель, но не провести по своему пути. Повторение чужого духовного пути - факт недуховный. Цель мира проложить дороги, унифицированные пути. В пустыне нет дорог, как нет дорог в духе. В миру прошедший всегда оставит след. Тропинка становится дорогой. В духе нет следов и быть не может. Мир воображает в духе мирские дороги. В духе есть события, но нет дорог. Дух не способен удержать чужое, но может натолкнуть на свое.
В свободном движении духа невозможны тупики, но возможны ошибки и уклонения. В духе нет логики, потому и нет противоречий. Там, где нет предустановленного, нет и ошибки. Несоответствие здравому смыслу указывает на правильность пути, на его именно духовность, неотмирность. Когда мир приобретает странность, значит, что уже не он навязывает законы духу, а дух проникает в мир, разрушая его законы.
Способен разрушить мир только дух. Самостоятельные попытки рушить в мире ведут не к освобождению, а к еще большему закабалению миром. Мир, лишившийся связности, становится еще агрессивнее. Его разделенные части сразу же замыкаются в оболочки и стремятся раздвинуть свои границы. Нужна не борьба с миром, а отстранение от него, уход в дух.
Мир равно стремится и к обособлению и к объединению. Он готов распасться на бесконечное множество частей, но они образуют связи. Им необходимо чувствовать соприкосновение. Перебирание частей мира напоминает детскую игру с калейдоскопом. В промежутки между дурно состыкованными частями просачивается зло.
Насильственные перестановки в миру неплодотворны. Жизнь возможна только вне оболочек. В оболочках - существование. Борющийся с миром входит в сферу его законов. Лучше на своем примере доказать миру, что существование вне его законов возможно.
Для живущего духом и в духе важно не соответствие здравому смыслу, а соответствие духу. Допустима не логичность, а псевдологичность, так как это пропуск в мир. Без намека на логику духовное слово не вышло бы в мир и не смогло бы там существовать. Здравый смысл должен оставаться на поверхности, не затрагивая нутро. Впрочем, и мир больше ценит псевдологику, чем логику. В миру здравый смысл придает слову силу, а к бессильному слову он прислушиваться не станет.
Здравый смысл проповеди - уступка миру. С точки зрения мира, дух противоречив. В себе он ясен, противоречия ему навязывает мир. Поверка высказываний духа здравым смыслом доказывает несостоятельность здравого смысла.
Духовные реальности могут быть восприняты не благодаря логике и грамматике, а вопреки им. Проповедь только нерасчлененная благотворна. Ее замкнутость мнимая. Подобие мирской формы она приобретает, чтобы существовать в миру, на самом же деле это прорыв оболочки мира - колодец истины.
Мир вынужден постоянно штопать свои прорехи. Вокруг простых слов кипят страсти. Мир не стал бы бороться с не имеющим значения, значит, их сила признается миром, причем сила неотмирная. Ведь поверку миром они не выдерживают.
Прорывы духа мешают благоустройству мира, поэтому он затягивает. Дух враждебен миру. Точнее, благополучию мира. Благополучие мира - в покое. Дух не знает покоя, потому не знает благополучия. Дух создает новое, мир - познает уже существующее. Стимул познания - стремление к благополучию. Мир был бы уже познан, если бы не вторжения в него духа. Из-за этого мир и не может успокоиться в полной познанности. Знание затягивает полыньи духа. Для борьбы с движением духа мир использует результат этого движения.
Мир благоразумен. Он использует все. Понятиями пользы и выгоды кончается дух и начинается мир. История мира - история его борьбы с духом. Дух стремится разрушить мир, сковывающий его движение. Мир стремится отгородиться от духа. Оттуда и оболочки.
Страх скривляет пути. У поставившего дух выше мира страх постепенно исчезает и дух распрямляется. Прямой путь не требует ни разума, ни хитрости, которые суть отражения в кривом зеркале мира качества духа, называемого мудростью. Хитрость противоположна мудрости, и обе они отличны от разума. Разум ищет истину отвлеченную, мудрость - всегда конкретную. Хитрость пытается обойтись вообще без истины. Хитрость может быть тактикой, но никогда не стратегией. Она хороша только в ограниченном времени. Путь духа - путь исключительно истины...