Иветта Герасимчук
ВЕЛИКИЙ ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ*
Шелковичный кокон как аллегория творчества
Когда Художника гложет червь сомнения, мало кто задумывается над тем, что это за червь. Червь может глодать его по целому ряду причин - в этом Художник мало чем отличается от других людей. Но, как известно, природа мудро распорядилась так, что каждый конкретный вид субстрата жизненно важен для одних видов и смертоносен для других. Иными словами, капусту никогда не будет глодать дождевой червь.
Итак, автор берет на себя смелую задачу идентифицировать червя, обитающего на субстрате воспоминаний и страстей Художника. Возможно, тогда из бесконечного множества всех возможных взглядов на творчество мы выберем один. Задача эта не из легких, так как для ее решения необходимо вломиться в замкнутое пространство внутреннего мира Художника. Совершенно неясно, будет ли при этом соблюдена чистота эксперимента, и окажутся ли верными сделанные нами пионерские выводы. Более того, автор решается на это исследование, не заручившись ни поддержкой теоретиков искусств, ни согласием Гринписа.
Существуют некоторые основания полагать, что червь сомнения, гложущий Художника, - шелковичный, то есть, строго говоря, будущая бабочка шелкопряда. Самое древнее свидетельство в пользу этого утверждения содержится в некой китайской хронике и относится к 2698 г. до н. э. В хронике говорится, что однажды, когда императрица Си Линг-чи, жена императора Хоанг Ти, пила в саду чай, в ее чашку с дерева упал окуклившийся шелкопряд. Императрица захотела вынуть кокон из чашки и взяла его за торчащую шелковинку, но нить все тянулась и тянулась, кокон разматывался. Так в Китае открыли секрет шелкомотания и шелкоткачества, а Си в благодарность за столь ценный подарок человечеству была возведена в ранг божества Поднебесной империи.
_______________________
* Автору чуть больше двадцати. В 1999 г. она завоевала первое место на Международном конкурсе эссеистов, организованном г. Веймаром и Гете-институтом, из 3000 участников, среди которых попадались вполне известные философы и культурологи. (Ред)
Данную легенду необходимо, однако, рассматривать не иначе как аллегорию творческого процесса. Ab ovo Си, несомненно, размышляла над витавшей среди ее воспоминаний и страстей - в высшей степени небоугодных, как то и пристало императрице, - новой мыслью. Из грены этой мысли возник червь сомнения - сможет ли та быть понята другими и не искажена при переходе во внешний мир? Ведь Художник творит именно тогда, когда свое сокровенное, решает высказать, выразить, живописать - чтобы донести до других. И не решается. Поэтому и гложет его червь сомнения. В этом смысле каждый самобытно мыслящий человек, дерзнувший вынести часть своего внутреннего мира вовне - Художник. Но для того, чтобы осознать собственную самобытность по отношению к остальному миру, мысль окукливается, строит пусть тонкие, но стенки собственных отличий от внешнего. А затем? Затем, если развитие идет обычным чередом, кокон различий разрушается и сбрасывается самой мыслью. Значит, разрешено было сомнение, различия эти недостаточно прочны - то ли слишком тонки, чтобы их поняли другие, то ли несовершенны с точки зрения самого Художника. И начинается новый поиск - поиск вовне. До этого будущая бабочка существовала только на субстрате воспоминаний и страстей самого Художника. Шелковичный червь в природе ведь ничего не ест, кроме листьев тутового дерева. И вот - выход в свет. Бабочка преодолевает замысловатые маршруты среди деревьев, трав и воздушных течений, рискуя быть пойманной птицей, зверем или энтомологом. Так шелкопряд ищет новые образы и мысли - и никого уже не гложет: взрослые бабочки этого вида вообще ничем не питаются. Впрочем, и жизнь их коротка - 10-12 дней. Зато шелкопряды чрезвычайно плодовиты - из грены новых образов и мыслей, отложенных одной бабочкой, может вывестись целая орава новых червей сомнения. Круг замыкается.
Но Си его разорвала. Стенки кокона различий оказались достаточно прочными, чтобы другие смогли понять его, сомнение было разрешено Художником иначе, замысел признан совершенным. Разорвать извечный круг - основу преемственности мыслей, воспоминаний и страстей - оказалось проще, чем тонкую шелковую нить. То, что кокон упал сверху, и императрица вернулась с Небес на землю, только подчеркивает контрастность перехода мысли Художника на стадию материализации. Будущая бабочка и все ее возможное потомство, - в том числе и в виде червей сомнения и новых образов, само-бытующих внутри кокона, - при этом погибли. Зато из шелковой нити была соткана блестящая материя. А Си снова вернулась на Небо - в своих размышлениях и представлениях подданных. Вот головокружительная карьера Художника.
Второе основание в пользу нашей гипотезы о том, что Художника гложет именно шелковичный червь сомнения, связано с чрезвычайно древними представлениями многих народов, что бабочки - это людские души и души божеств. Об этом свидетельствуют и сохранившиеся по сей день в славянских и других языках названия чешуекрылых. Названия типа Bread-and-Butterfly являются уже позднейшими наложениями. В Индии по сей день священной (находящейся под покровительством божества земли Махадевы) считается бабочка тассара, на крыльях которой индусы видят знаки Вишну. Древние, еще языческие представления эти являются ничем иным, как предвосхищением жизни Художника в своих творениях. Возможно, именно по причине такого неканонического представления о жизни после смерти бабочки были напрочь исключены из Библии, не содержащей ни единого упоминания об их существовании - ни до, ни после Потопа. Впрочем, как и все языческие верования, представления о воплощенных в бабочках душах и замыслах Художников позднее прочно срослись с мировыми религиями. Не случайно, и на Востоке, и на Западе шелководством особо успешно занимались при монастырях.
Третье основание полагать, что червь сомнения, гложущий Художника, - шелковичный, исходит из личного опыта автора этих строк. По крайней мере, образ тутовой бабочки развился на субстрате моих воспоминаний и страстей в червя сомнения весьма капризной природы.
Я начинаю разматывать кокон. Что это будет за ткань? Парча? Бархат? Камка серебряная или золотая? Атлас? Креп? Тафта? Мухояр, фанза, байберек? Внешний мир обязательно постарается точно идентифицировать ткань, а ведь одной парчи в Китае было 42 вида.
Идентификация бывает разной. Можно - на ощупь определить тип переплетения нитей, а можно искать ответа, откуда взялось само полотно. Как нет предела многообразию рисунков на шелке, так нет предела пестроте гипотез, домыслов, воспоминаний и страстей вокруг сущности шелка - во времени и пространстве.
В Европе начали с того, что проигнорировали достоверное, но, как казалось, слишком невозвышенное свидетельство Стагирита о том, откуда берется эта чудесная ткань. Шелковые нити считали волокнами, растущими на чудесных деревьях, шерстью таинственных существ или своеобразной паутиной. Стоит ли винить сторонних Зрителей в столь превратной трактовке вопроса? Скорее нужно отдать им должное за настойчивость в поисках ответа. А если таковой, пусть и ложный, найден, то при условии, что искавший верит в его истинность, он обретает уже собственную самобытность. Если же ищущего гложет червь сомнения, остается только продолжить поиск - свой путь к идентификации замыслов Художника... Великий путь.
Великий шелковый путь начинался в Китае еще задолго до того, как купцы впервые привезли драгоценную материю в Европу. Правда, может статься, первый кокон был размотан все-таки не в Поднебесной, а где-нибудь в Индии или на Тибете. Проблема самодостаточности Художника, как и проблема авторства, плагиата и самоплагиата в искусстве начинается только тогда, когда в воспоминаниях и страстях хотя бы одного человека сопоставляются два схожих явления. Но что понимать под схожестью и различием? Под самобытностью? Насколько схожи гусеница и кокон, кокон и бабочка? Насколько различны рисунки на крыльях шелкопрядов? Не так удивительно, что шелководство могло автономно возникнуть в разных уголках земли. В свое время специалисты долго бились над тем, отнести ли Белую Леди, нарисованную 4 тысячи лет назад на скале Брандберг бушменским Художником, к средиземноморской школе или нет, пока не признали самостоятельность происхождения намибийской росписи. С той, правда, оговоркой, что Леди на самом деле оказалась Джентльменом. Вот еще одно свидетельство о том, насколько прогресс, выраженный в аккумуляции воспоминаний и страстей, отдалил нас от сути самых простых замыслов Художников. Ведь бушмены не бились над подобными вопросами, а воспринимали наскальные изображения так же или почти так же, как рисовавший их Художник. Хотя имеем ли мы право на такие выводы? Самодостаточность всплесков творчества не зависит от архетипов в искусстве, которые, наверно, можно занумеровать как сказочные сюжеты. Самодостаточность работ Художника скорее есть отражение самодостаточности внутреннего мира самого Художника.
Самодостаточность, однако, не есть самоизоляция. Сами бабочки не стремятся жить в коллективе, но иногда сбиваются в стаи - у кромки воды, в местах отдыха и при миграциях на большие расстояния. И хотя на листьях тутового дерева шелкопряды ищут корм, а не компанию собратьев, влияние их друг на друга - в своем и будущих поколениях - естественно. Иногда такое взаимовлияние просто жизненно необходимо. Так, во всем округе Бочжоу было всего две семьи, которые владели секретом изготовления из шелка прекрасного тюля. Боясь, что и другие могут проникнуть в эту тайну, они из поколения в поколение роднились только между собой. Китайцы строго следили за качеством своего шелка и соблюдением запрета на разглашение тайны происхождения этого материала. За раскрытие тайны наказанием была смертная казнь.
Иноземцы же, как только впервые увидели драгоценную материю, начали, со своей стороны, продвижение по Великому шелковому пути в поисках ответа на вопрос, что есть шелк. В свое время, здесь мы ссылаемся на Марко Поло, на поиски таинственного дерева, на котором растут золотистые шелковые нити, отправился Ясон. Шелк, или, если угодно золотое руно, Ясон его добыл, но, возвратившись на родину, так никому и не поведал, какова же истинная его природа. Золотое руно, утверждали они на пару с Медеей, он снял с дерева, обхитрив местного дракона.
По мере того, как множились достоверные и ложные воспоминания и страсти, блестящего материала становилось все больше в Азии и Европе. Шелк везли во все возрастающих количествах из Китая и Индии в Грецию и Рим, к франкам и славянам.
Так встретились Восток и Запад на забившимся тугой жилой Великом шелковом пути, дороге тысячелетий. По ней вслед за караванами шелка были привнесены в Европу многие восточные диковины, по ней в Китай пришел буддизм и "небесные" кони. Дорога с двусторонним движением, однако, пока еще не довела иноземцев до раскрытия заветной тайны происхождения шелка. Запрет императора действовал.
Шелком торговали и преподносили как драгоценнейший дар монархам. Он служил предметом роскоши и украшением каждого дома. Так, Цезарь приветствовал блестящую материю и приказал повесить в театре занавес из шелка. Но уже в 16 г. до н. э. Сенат запретил людям "бесчестить себя, одеваясь в шелк".
Шелку не было сноса. Умирали Художники, ткавшие материю, и монархи, любовавшиеся парчой и камкой, и их дети, их внуки, и другие династии приходили на смену, чтобы убедиться, что драгоценная ткань по-прежнему прекрасна. "Почему шелк так долговечен?" - спросил однажды китайский император почтенного шелковода. Тот, показав на шелковичного червя на своей ладони, ответил: "Только тот, кто сердцем пройдет по следам его нити, узнает тайну". Однако мало кто решался пройти Великий шелковый путь от начала до конца - торговцы, проехав несколько десятков миль, продавали шелк другим купцам и возвращались за новым товаром. Другие перепродавали третьим, те - четвертым... Даже с развитием новейших средств связи мы чаще узнаем о замыслах Художника от сторонних лиц, нежели из первых рук.
По дороге тысячелетий в Европу пришла и тайна изготовления шелка. Тайну раскрыли, как водится, люди, к творчеству и шелкоткачеству касания не имеющие, но имеющие чуткие уши и зоркий глаз, и, главное, рвение перед властями, которым покоя не давал вопрос о происхождении шелка. Когда-то в Китай по Великому шелковому пути пришло несторианское христианство.
Великий шелковый путь постепенно угасал, следы его терялись в веках проходящих и будущих. В Поднебесной решили, что люди, самые посвященные представители которых посмели нарушить запрет императора, действовавший более трех тысяч лет, просто не достойны общения. Китай замкнулся сам на себя и, как и сотни лет до того, продолжал искать ответы на вопросы о сути блестящей материи, которые стали наведываться к удачливым иноземным шелководам много позже. Шелк есть разница в воспоминаниях и страстях Художника и мира, но как уловить все воспоминания и страсти, царящие внутри и вовне кокона? Как решить триединую задачу идентификации каждого конкретного шелкопряда, претерпевающего столько метаморфоз, постоянно меняющегося вокруг него мира и, наконец, такого же непостоянного себя, критика и Зрителя, части этого мира?
Само-бытующий по определению человек - Художник или Зритель - никогда не познает себя, другого, мир во всем многообразии: он ограничен временем и пространством, своими воспоминаниями и страстями. И из-за этой дробности восприятия мира человек склонен принимать метаморфозы и тасование обликов за изменение сущности - в каждую делимую или неделимую единицу времени и пространства. "Нельзя дважды войти в воду одной и той же реки" , - говорил Гераклит. Но был ли то Гераклит, если бы верно было его высказывание: тогда эту фразу начинал бы один грек, а продолжал и заканчивал уже другой. И если, по мнению противоречащего себе Гераклита, нет самобытности явлений и самобытности мира, то остается утверждать лишь обратное: нет не-самобытности, но есть многообразие ликов, воспоминаний и страстей вокруг многообразия сутей.
Художник... Художник всегда остается Художником. От первого крика до последнего вздоха. Художник выражает свой единый замысел, перенося мазки из будущего в настоящее и прошлое. Постмодернисты с их идеями гипертекста не открыли в этом отношении ничего нового - как и не ново и это наше высказывание о полном цикле жизни и творчества.
И пусть начальные элементы этого гипертворения могут быть не похожи - на первый взгляд - на срединные или завершающие, они не противоречат друг другу, как не противоречат друг другу гусеница, свивающая кокон и куколка, превращающаяся в бабочку, как рука не противоречит глазу, а краска холсту.
Значит, чтобы вынести окончательное суждение о сущности работ Художника, необходимо знать все его творчество и всю его жизнь в мельчайших деталях. Возможно ли это? И так ли уж необходимо Зрителю? Знает ли Художник сам себя? Самокопанием он, конечно же, занимается, иначе Китай не мучился бы столько над вопросами о сути шелка. Но Художника, как любого человека, случается, подводят собственные воспоминания и страсти. Из ранее неизвестного будущего приходят новые, прежние гаснут и забываются. Как и что мы запоминаем и помним? Помнит ли бабочка, как она была куколкой? Помнит ли Художник свой первый мазок? Насколько зависят наши воспоминания от наших страстей? Наши страсти от наших воспоминаний? Наша забывчивость и ветреность так же красноречиво говорят о нашей сути, как наши воспоминания и страсти.
Как ни странно, именно Т. С. Элиот, столь прекрасно разбиравшийся в воспоминаниях и страстях человеческих, ратовал за деперсонализированное понимание творчества. И сам же грешил против этой теории в своих стихах и эссе. Стоит ли искать более красноречивое свидетельство о том, что личность Художника и его творения имеют одну сущность?
Мир... Единосущный мир по-своему - тоже гигантский шелкопряд, только обличий у него больше, чем у бабочки, больше, чем у колдуна Сумаоро Канте суданских преданий, больше, чем у гомеровского Протея. Самобытность мира - это совокупность самобытностей всего, что существовало, существует и будет существовать в нем; его воспоминания и страсти - сумма воспоминаний и страстей всех его составляющих.
Впрочем, было бы обидно сводить отношения многообразной мысли Художника и окружающего его многоликого мира к отношению части и целого, подобно тому, как государство на обложках "Левиафана" Гоббса изображалось человеком, состоящим из множества людей. Бабочка мира не слеплена из творчески мыслящих шелкопрядов, легкомысленных крапивниц, космополитов-репейниц, гигантских чешуекрылых тропиков и прожорливых молей. Она состоит в иных связях со временем и прюстранством. Ведь миру-шелкопряду, живи он подобно обычному организму, нужна была бы своя среда обитания - et ad infinitum, ad absurdum.
Зрители... Сколько их в этом огромном комке жизни - со своими воспоминаниями и страстями, которые подводят их и развиваются не менее причудливыми, чем у Художников путями. И что же, ни Художник, ни Зритель не познают сущность шелка до конца? Может, не стоит и пытаться? И забросить самый, что ни на есть, достоверный "Дневник одного гения" подальше от альбома с репродукциями? А исследования нравов и быта различных эпох и подавно? Чтобы не судить работу Художника по тому, что мы узнали о нем? И должны ли мы воспринимать каждое творение Художника, исходя из наших воспоминаний и страстей, связанных с другими его работами?
Поднебесная решила все свои многовековые размышления о сути блестящей материи сторожить еще более настойчиво, чем тайну происхождения шелка. В свое время параллельно с Великим шелковым путем росла и крепла не менее Великая Китайская стена. Ей, как огромному кокону, и предстояло оберегать новые достижения империи. Китай не извлек урока из похищения чужаками грены шелкопрядов, желая скрыть заветное знание и не понимая, что, не выплеснув его во внешний мир, невозможно оставаться Художником. А ведь сторонний ум, начинающий Художник может оказаться перед лицом этих тайн сметливее и щедрее почтенного старца. Но теперь уже, хоть и против своей воли, Поднебесная не потеряла связь с внешним миром окончательно - последняя лишь рассредоточилась во времени: от посольства к посольству, и пространстве: по морским путям.
Вовне, после удавшейся в 552 г. вылазки несторианских монахов, шелководство стало модным. Три века назад, например, ткачество и живопись в Голландии были одними из самых распространенных профессий. Подобно тому, как ранее знатные дамы на Востоке подражали Си, теперь кормлением гусениц и шелкоткачеством стали заниматься дочери вельможных домов Италии и Франции.
Начались попытки производства шелка в промышленных масштабах, что неизбежно связано с разделением труда и дроблением процесса создания материи. Приказы о поощрении шелководства и создании цехов для шелкоткачества издают король Франции Людовик XI, король обеих Сицилий Роджер II, Всея Руси самодержец Петр I и проч. Но производство шелка на базе собственных воспоминаний и страстей и перехваченных наспех восточных навыков не ладилось. Шелкопряды гибли от неумелого обращения, а торопливые руки рвали коконы, не научившись разматывать шелковую нить. Из такого материала тоже можно изготавливать ткань, но низкокачественную, ни в какое сравнение не идущую с восточной.
Шелкопряды просто физически не могли прижиться везде, где хотели того алчные промышленники. За каждой местностью стала закрепляться своя специализация - в одних разводили гусениц, в других - разматывали коконы, в третьих - ткали. Помимо производственного началось и территориальное разделение труда. Некоторые Художники рисовали исключительно марины, другие - горные пейзажи, третьи - сельские виды. Разделение жанров, однако, всегда связано с самоограничением Художника, подрывом его самодостаточности - дополнительно к тем лимитам, которые накладывает на него время.
Во времени метаморфозы мира и каждого человека в нем никогда не повторяются, так как в них каждый раз участвуют различные элементы бытия. Художник такой элемент, рожденный для мира впервые (здесь неизбежна категория времени) именно в его мыслях, несет вовне. Это и есть искусство. В этом смысле все Художники равны - профессионалы и начинающие. Нет шелка самодостаточного или не-самодостаточного, есть шелк хороший или плохой - какого бы роду-племени не был соткавший его шелкопряд. И шелк, рождаемый в дебрях девственных чащ, оказывается на порядок выше всех достижений искусственного отбора. Там, где шелководство с годами приходило в упадок, выживали одичавшие шелкопряды. Говорят, их можно было встретить даже в окрестностях Парижа.
Конечно, есть породы, зарекомендовавшие себя в веках. "За занавес, сотканный в Маргелане, можно отдать все земли Бухары", - говорили древние. Тем чаще сметливые купцы выдавали бухарский шелк за ткань из Маргелана.
С годами чтобы отличить подделку от оригинала, было изобретено великое множество способов. Но путей сфабриковать подделку нашлось еще больше. Иногда можно услышать, что подделки - по мастерству изготовления - сами представляют собой произведения искусства. Неверно. И не потому, что фальшь аморальна, но потому, что она не есть плод поиска и плетения различий между своим миром и внешней средой. Паутина очень похожа на шелк по химическому составу, так же, если не в большей степени, прочна. Но паук не огораживается ею от мира, а ловит бабочек.
Так что же, раз уж окончательно разобраться в сути Художника и его творений доступно только Ему, попытаться воспринимать каждый элемент бытия, рукотворный и нерукотворный, - самостоятельно? У нас не получится ни то, ни другое. Мы не можем избавиться от собственных воспоминаний и страстей и воспоминаний и страстей среды. И в этом великая роль искусства: перед ним равны не только Художники, но и Зрители: принц и нищий, критик и дилетант. Зритель может и не знать, как возникает то или иное творение, но он почти всегда - чутьем - прав в своей оценке того, удалось оно или нет. Хотя у Зрителя свои воспоминания и страсти, он может видеть в картине то, чего не видит Художник. Таковы вклады Художника и Зрителя в многообразие мира.
На базе собственных воспоминаний и страстей каждый может по-своему определить сущность того или иного атома искусства и быть правым, и через это обогатиться. Каждый раз, увидев под картиной или скульптурой в музее надпись "Неизвестный Художник", Зритель облегченно вздыхает. Он прослыл бы невеждой, если бы не узнал да Винчи, но он не мог узнать неизвестного. Или он все-таки что-то знает о нем? Неизвестный и бесславный не суть синонимы.
Слава в определенной степени есть тот же кокон различий, только ткет его не Художник, а окружающий мир. Различия эти могут кому-то нравиться, а кому-то нет. Профессионализм Художника можно при этом определить, наверное, как умение так систематически действовать на окружение, чтобы различия эти были восприняты молвой как "позитивные". Иными словами - умение следить за высоким качеством коконов, хоть и не самотканых. Умение это бывает врожденное - тогда это гениальность, или приобретенное - тогда это мастерство. Окружающий мир, однако, развивается по своим законам, ключ меняет свою конфигурацию так же неприхотливо, как и замочная скважина - иногда проходят века, прежде чем они совпадут. Слава и признание часто настигают Пророка-Художника не в своем отечестве и не в свое время.
Слава есть не более чем констатация факта - Художник ведь был гениален и до того, как прославился. И не страховка от бедствий. И не гарантия качества. Прославленные мастера тоже совершают ошибки и опускаются до банальностей. Болезни и бедствия поражают всех - и императорских бабочек, и диких молей. Именно в тот самый момент, когда, казалось, уже ничто не могло помешать увеличению масштабов производства щелка, в червоводнях разразилась эпизоотия. Гусеницы гибли, не свив коконов, а бабочки - не оставив потомства.
В Китае таких бедствий знать не знали, но, оказалось, рецепт от напасти уже не вынести в посохе. Теперь внешний мир сам искал ответы на вопросы, которыми Поднебесная терзалась уже несколько тысячелетий. Почему болеет шелкопряд? Как предотвратить эти болезни? Как он вообще живет? Как ткет шелк? Каковы законы его поведения?
Луи Пастер блестяще решил свою задачу. Он спас шелкопрядов и шелководство в Европе так же гениально, как излечил человечество от многих болезней. И во многом сумел объяснить поведение шелкопрядов - с позиций искушенного Зрителя Пастер понял кое-что о воспоминаниях и страстях Си.
Вооружившись этим хотя бы приближенным пониманием сути жизни и смерти шелкопрядов, профессиональные шелководы и любители, - а среди них Менделеев и граф Толстой, - с новым рвением взялись за разведение шелковичных червей. Отправлялись в неведомые земли, - Африку и Америку, - чтобы и там стал производиться шелк в угоду западным эстетам. Тутовый шелкопряд, однако, там же всегда вписывался в новую среду - ведь в диких чащах и вблизи от европеизированных хозяйств обитали местные бабочки, умеющие вить коконы. Многие их виды до сих пор не идентифицированы наукой. Коконы этих удивительных существ аборигены почти не разматывали, но давали возможность выйти из них в свет бабочкам - огромным и ярким, как цветы здешних мест - и дать жизнь новым поколениям (шелко?)прядов.
Вопрос, который решает индивидуально каждый Художник, - достаточно ли прочен шелк различий своего и внешнего мира, чтобы его поняли вовне, и стоит ли ему разматывать кокон - решался, таким образом, еще и на национальном уровне. В большей части Евразии предпочитали - естественно или принудительно - разматывать почти каждый кокон нового образа, лишая Художника новых выводков червей сомнения. В новооткрытых землях потомство нетронутых образов множилось, мешая воспоминания и страсти, и подвергалось естественному отбору.
Все упирается в парадокс: для того, чтобы обессмертить мысль, - воплотить ее в творении, - нужно размотать кокон и умертвить все будущие поколения этой бабочки, поколения, наследующие своим родителям, но отличные от них - "лучшие" или "худшие". А саму бабочку, чтобы обессмертить, тоже нужно умертвить, препарировать, идентифицировать (определить, к какому таксону она относится, а вдруг еще, как энтомолог Набоков, окажешься первооткрывателем?), наколоть на булавку и поместить под стекло в рамку - как особо ценно-ветхий музейный экспонат - картину или статую. Но можно и перестараться, превратив всех живых бабочек в мертвые экспонаты, которые уже не принесут потомства. Шелкопрядам поэтому легче спасаться в виде невзрачных червей сомнения. Набоков вряд ли был так же жесток с гусеницами, как с бабочками.
Однако многое еще оставалось неясным. Поведение бабочек, явно по-своему закономерное, внешне порою казалось совершенно бессмысленным. Мастеру оставалось только недоумевать, какие воспоминания и страсти, какие силы влекут мотыльков к огню - каков Божий промысел в том, чтобы опалять крылья? Что заставляет бабочек перелетать на многие тысячи километров? Собираться в стаи и улетать в море, где они гибнут в пути? До многих разгадок древних тайн, казалось, рукой подать. Объемы производства шелка все увеличивались. Это был настоящий Золотой век шелководства.
Горизонт постижения тайн, однако, отдалился опять - по независящим от шелководов причинам. Научно-технический прогресс нанес шелководству сокрушительный удар - началось производство синтетических тканей. У искусственного шелка не совсем те же, но схожие с природными материалами свойства. Однако дотянуться до качества натурального искусственному шелку так и не удалось. Поэтому разведение шелкопрядов, хоть и выродилось во многих местах, окончательно не исчезло.
Но вот что странно - проникнув во многие китайские секреты и даже превзойдя во многом знания Империи, внешний мир сам породил такое количество воспоминаний и страстей, что тайны и черви сомнения, выведшиеся из этой кладки и по-своему эволюционировавшие, стали сильно смахивать на шелкопрядов. Настойчивый Зритель сам стал Художником, так и не познав сути блестящей материи. У Си нашлось много последователей - тех, кто подражал императрице и тех, кто никогда не слышал о ней. Сие, впрочем, не есть идеал интерактивности, которой бредит современный мир. Это превращение - обыкновенное чудо, самая простая метаморфоза - шелкопряд их переживает в своей жизни даже не одну.
В общем-то, процесс производства шелка не особо изменился со времен Си. Теперь, конечно, над бабочками и гусеницами эксперименты проводят самыми современными методами - как в Европе и Америке, так и в Китае, который сам много чего запамятовал в своем рвении не раскрыть тайну. Утрачены многие секреты старых шелководов. Из какого варева, более похожего на магическое зелье, возникали долговечные краски? Добавлялись ли в них для крепости гусеницы и коконы? Да и какая искусственно синтезированная палитра сможет своим богатством превзойти рисунок на крыльях бабочек? По сей день, чтобы продемонстрировать насыщенность изображения, не нашли ничего лучшего, чем заставить бабочку порхать на экране телевизора или замереть на извергаемом принтером листке. Какие-то воспоминания исчезли, какие-то страсти остались.
Подобно некоторым секретам старых шелководов, было утрачено и частично восстановлено знание о Великом шелковом пути. Время от времени появляются-таки идеалисты, носящиеся с проектами его возрождения. Им отвечают, что благодаря самолетам и интернету, такая "старомодная" дорога тысячелетий не нужна. Но уникальность Великого шелкового пути состояла в том, что он соединил и сосредоточил в одном месте и одном времени все воспоминания и страсти, связанные с сутью блестящей материи.
Этот путь начинался, с одной стороны, как дерзновение Художника свое сокровенное новое вынести вовне, а с другой - как поиск ответа на вопрос, что же есть шелк. Сегодня мы, пройдя века и парсеки по этой дороге (зачастую сами не ведая о том), стоим все перед теми же вопросами. Какова суть шелка? Какова суть сути? Et ad infinitum, ad absurdum. Теорий происхождения искусства много, но мы не знаем, верны ли они для всех элементов времени и пространства. Дано ли нам будет найти разгадку?
Между тем, несмотря на все свои превращения и домыслы окружающих, будь он дубовым, березовым, айлантовым, тазаровым, муговым или просто тутовым, шелкопряд всегда остается шелкопрядом, Художник - Художником. Шелкопряд никогда не задумывался, зачем и как он существует. Мысль не думает. Воспоминания не вспоминают. Страсть не желает. А кокон или бабочка, изготовленные из шелка, никогда не принесут потомства. Какова функция творчества? Какова функция шелкопряда? Глодать Художника или строить коконы? Или носиться по воздуху и быть, возможно, кем-то съеденным? Китайцы из куколок шелкопряда научились приготовлять не одно блюдо. Или, раз одна суть у шелкопряда, то и функция одна: глодать - ткать шелк - порхать - умирать и т. д.?
Тайна сути шелка, сегодня кажущаяся нам самой заветной, может статься, не первая и не последняя его тайна. Пока гении науки будут рассматривать под микроскопом несколько особей Bombyx mori, из их грены выведется несколько новых поколений неопознанных летающих объектов - здоровых и нежизнеспособных, гибридов и мутантов, может, и не-прядов уже, может, и не шелко- . Впрочем, на всякий случай, предусмотрительные японцы строго блюдут чистоту всех 119 пород тутового червя в своей живой коллекции. Главное теперь не забыть разгадок старых тайн и сохранить желание поиска ключа к новым. А что процесс этот бесконечен - чем бы оставалось заниматься человеку, если бы он познал сущность всего, а Художник уже не мог бы создать ничего нового? В теории искусства была бы поставлена точка, а мир лишился бы столь художественных домыслов и заблуждений, которые иногда сами по себе не подделка, а тоже шелк. Стало бы возможным вывести какого угодно шелкопряда, со сколь угодно блестящей нитью или, напротив, дать выйти из кокона ночной бабочке, шарахающейся от фонаря. Но будет ли тогда шелкопряд шелкопрядом? К тому времени, когда Пастер проводил свои исследования, нерукотворный, дикий тутовый шелкопряд уже и так исчез из природы. А одомашенный практически разучился летать.
Кто-то когда-то сказал, что в ХХ в. колесо истории превратилось в гусеницы. Может быть, это запоздалое замечание, а может быть, преждевременное. Но, наверное, история захочет изменить способ передвижения еще не раз, Художник опять дерзнет привнести вовне что-то новое, сокровенное, хотя это будет лишь вычленением из единого целого бытия.
Что это будет за новое, сказать невозможно - ибо нет достоверных оснований полагать, что будущее будет развиваться по законам прошлого и настоящего. Си в свое время сумела заметить нечто совершенно не исходящее из предыдущего опыта. А сегодня и завтра? Если свалится какой-то неопознанный кокон вам в чашку, скорее всего одноразовую, захотите ли вы допивать этот чай? Не побрезгуете ли потянуть за торчащую шелковинку? И не откажетесь ли из страха перед инфекцией, излечимой благодаря трудам Пастера, от идеи чаепитий в саду?