Сергей Соловьев - Варел Лозовой
ФРАГМЕНТ ПЕРЕПИСКИ
1. Герой смачивает стрелу кровью Лернейской гидры, убивает кентавра Несса, волшебная кровь которого завещана жене героя, как приворотное зелье. Годы спустя, дабы приворожить к себе мужа, она шлет плащ и натирает отравленной кровью кентавра. Плащ вскипает на коже героя, упаковка срастается с ее носителем. Стрела возвращается к адресату.
2. Фрагмент переписки завязан на три узла: Лабиринт, Обмен дарами, Тень отца. Тема упаковки разыграна на трех уровнях, соответственно.
3. Троица не распаковывается.
С. Соловьев
Мюнхен, 12.11.99
Дорогой Варел,
Помнишь ли ты историю Дедала? В частности с того дня, когда он стоял на крепостной стене Акрополя со своим племянником Талом - оба спиной к спящему Городу, глядя на восходящее солнце. Дедал (дед ал) во славе; вся Аттика вскипала новоделом его руки, Эллады Леонардо, сверла изобретатель, топора, что до сих пор (по Достоевскому) вокруг Земли летает, - стоял, и Аполлон-стрекозка садился на висок его. Не смахивал, не замечал. Украдкою ревниво поглядывал на Тала - племянника, ученика. На солнце и на Тала - восходящих. Легонько пнул и сбросил со стены. Спустился, прикопал саперною лопаткой. Засекли. Был схвачен, приговорен. Бежал от смерти на Крит, к Миносу. Гений и злодейство? Моцарт, сыгравший роль Сальери? На Крите госзаказ: на царского сынка, бычару-каннибала, надеть смирительный дворец-рубаху. Он строит Лабиринт. Об этом у Овидия: извилистый и бурный, как река Меандр, свой воспаленный мозг он высек в камне. Затем лежал на отмели под пустырем небесным и, невменяем, в глубь ракушки муравья, подталкивая пальцем, напутствовал - дни, годы, узилище безвременья. Что дальше - помнишь: не линии ладоней, лабиринт, тавро. Рог Рока вспарывает спину. Рок за роком. Взмыл в небо - сына смерть; сошел на землю, обескрылил - пуще. Нет выхода из лабиринта, из любого: он, как известно, слеп - Эдип. Я, помнится, когда был пацаном, принес из леса цаплю - молоденькую, майскую. Дворянка, вниз загляделась из гнезда, заламывая руки, свалилась. Подобрал, принес домой, построил на балконе клеть. Кровать моя стояла у балкона. Лежу, читаю. Слева окно, в нем небо. И голова на шее, растущей как канат из бухты тела - бесконечно. И профиль головы - работы Дюрера, и глаз к окну прильнувший, чуть косящий - в книгу. Ну, Анубис! Под утро я вскочил с кровати весь в измороси пота: он, растопырив клюв, так голосил на весь микрорайон с его панельно-вертолетным эхом, как - не скажешь. Как “Харлей-Девидсон?” На две октавы выше. И без глушителя. Со следующей ночи я надевал ему на голову льняную наволочку. С рассветом, прорастая в окне, как ку-клукс-клан, молчал, кивая на Петра... К излету лета его отнес я в тот же лес. Там, одноногий, прислонясь к стволу, он отрешенным глазом провожал меня, поцокивая тощим клювом. Павел, Павел, куда ты меня гонишь? Трудно тебе идти против рожна. Наволочка-плащаница. Пилоу бук. Да, дражайший Варел, прочел я в пятнадцатом номере “Комментариев” твое сообщение о нашем проекте лабиринта “Фигура Времени”. Видимо, слишком долго, буквально тысячу и одну ночь мы провели с тобой в этом лабиринте эскизов, расчетов и счетов с правилом правой руки, чтобы выпрастать-ся из его топи-топоса, стать на твердое и сказать пальцем: вот он, Господи. Не Мюнхгаузены, не Вии, не Архимеды. Немь. Ты говоришь, сложность адекватного описания этого проекта связана с отсутствием аналогов - прямых и, насколько нам известно, косвенных, из которых наиболее (лже)близкий - Вавилонская башня, но поди отмой, отмажь ее образ от привычной интерпретации, а отмазав, разверни ее прагмасемантику в метаигровом ключе, а развернув, смени форму башни, сохраняя размах ее на мебиусного уробороса, - змею, заглатывающую свой хвост, и расплети ее вьющуюся восьмерку - под ее отражением в озере - в подземный лабиринт и, сведя в этой форме линейное время с цикличным, выстрой одиссею странствия по лабиринту времени как непрерывный энергообмен меж посетителем и объектом. Типа ин/янь - после дождичка в четверг - асса - джома! Этот медиумный зиккурат , бесконечно растущий, зреющий мозг-лабиринт, храм-грааль, как ты сказал? - пуп-мандала? Хронотопный модус твор-бытия? Вавилонская башня, да, но ряженная в голливудский доспех, а под ним - зазеркалье, тарковская “зона” со сталкером волка, степного... Прости. Думаю, Вар, не в аналоге дело. Тлен. Укбар... “Все, что может быть сказано, может быть сказано ясно”. Гейзенбергу - Витгенштейн. “Говоря об одном, упускаем другое”. Витгенштейну - Гейзенберг. “Действительность шире любой описывающей ее системы”. Неисключенный третий. Фигура шире линейного языка описания. Это вопрос упаковки и адресата. Речь как упаковка мысли, выраженье ее лица. Где граница? Мебиусное лицо-изнанка. Кивай, болгарин. Пиши, иудей. Ел ли ты? - говорит при встрече китаец, и встречный отвечает: я тебя вижу! Черное море, открой личико, что ты прячешь под паранджой? Иные времена. Адаптора! Посредника! Квача!
Встречают по одежке и провожают по уму, с которым она соткана, Ганс Христ. Андер. Черная кошка в темной комнате. Дуб-сундук-утка-яйцо-иголка-жизнь- смерть. “Кукла” ден. знаков. Рейхстаг, задрапированный Христо*. Кстати, Алеша Парщиков составляет номер “Комментариев”** с лейтмотивом упаковки. В этом смысле наш проект “Фигура Времени”*** может быть условно маркирован как попытка универсальной упаковки нового айдентити постсовременного человека. Ха-Ха век кончается. В прошлом году здесь, в Мюнхене, познакомили меня с лучистым пергаментом по фамилии Клюге (умный. - нем.); шнурик бикфордов, искрящийся сквозь свою махатму-старость, прочее можешь прочесть о нем в любой достойной энциклопедии. Отполыхав на пол земшара, последние лет десять шуршит жаровней еженедельной авторской программы на одном из ведущих каналов немецкого ТВ - программой блажной, изысканной, безоглядной, для Европы редкой, в Германии, пожалуй, единственной. Разве что, интерактивный коллажный фон. Непрерывно крупным планом лабиринтных блужданий наших вольноотпущенных душ с завязанными глазами между мной и твоим письмом. Я относился и отношусь к тебе не только как к равной, но часто, все чаще, как к более достойной отклика того общего? смежного? двоюродного? пространства, которое нас выбрало и предрешило. Ты тоньше меня и чище - в той главной ноте (нити), идущей от сокровенной самости к расплету внешнего. Горечь моя и капризная жалоба глухонемым демонам времени в том, что встреча наша совпала с метафизическим оползнем; изнуряемый этим звериным юзом, я не мог разделить с тобой себя лучшего. И это так далеко зашло - дальше попытки протеста и мимо отчаянья. Помнишь: чем более человек самостоятелен, тем более одинок; чем более одинок, тем менее самостоятелен. Вот обратная сторона той “самодостаточности” и “нечеловеческой силы”, о которой ты говорила. Шепотом эха, птичьим трехперстьем рушатся кручи. А бедная размазня равнины в неизбывной жалобе о состраданьи. Я жил без памяти - в обоих смыслах - с упругим наклоном в не то чтобы будущее, но завтрашнее, обнаруживая себя в настоящем лишь “на свече” - как пес в густотравье с подветренной стороны челноча. Стих ветер, а с ним и смысл; угли его, завтрашнего, дотлевают, растлевая вязнущее в себя сознание. И нет ни во мне, ни вблизи того... Господи, да ты знаешь. Это был слишком самонадеянный опыт - нет, не кукушкины гнезда, но и не там и не здесь, бесконечною дробью скитанья, вечным
_______________________
* См.: Д. Гелловей. «Упаковка прошлого». (Здесь и далее Ред)
** А. Парщиков действительно принял посильное участие в подготовке номера.
*** См. Комментарии №15, 1998.
жидом, не давшим приюта - себе. Видит Бог, не по умыслу, а по наитью мятежной охоты, по травле неисповедимого духа, по горькой, сладчайшей растраве. И еще оттого (возвращаясь) рана, что я слишком буквально воспринимал твои внешние проявленья, сам в этом смысле живя с минимальным, до (вне)человечьим, зазором и, обращаясь к тебе как к равной, верил, что ты не из тех, кто гримирует Бога. Коробит меня доморощенная драматургия, когда лицедейски кощунствуют между источником света и его проявленьем. Будь, если есть: не кажись, окажись. Не потому ль я был так “не внимателен” к тебе? К тебе ли? Во встречных потоках твоей обороны-атаки внахлест, в твоих поисках лада со мной и боязни оступиться (а, значит, и мною) - “да” твое нам проявлялось лишь истеричным броском к такой боли волшебной и блажи родства, и - вот мы! - но тут же отхлынув, пути расплетала на заячьи петли. А ты говоришь, почему так надолго тебя оставлял? Какую? Не ту ли, которой был нужен не больше, чем зеркало, чтобы ногтями скрести по нему? Я видел лишь то, что я видел: (ты пишешь: “счастье мое, как горошина в пятилитровой банке, перекатывается”)на двух перевившихся нитях два змея бумажных, камлающих в небе - две наши души. Что скажем? - судорогой свело - Божьей - иначе б не отпустило? Ты можешь назвать это лицо избранного им собеседника и, если необходимо, периодически - лицо синхронного переводчика, причем оба языка звучат равноправно. Самого Клюге в кадре нет, только его голос. Познакомились. На пятой минуте, слету, что называется, с ноги предложил записать передачу, завтра. О проекте лабиринта, плюс о том, о сем. Внутренне взъерошась, я вежливо отказался. К тому времени я был измочален беспросветными переговорами с густопсовыми мандаринами европейской машины. Не в состоянии охватить смысл проекта, они таращились на него, втягивая меня в изнуряющую переписку. Клюге же, как мало кто в здешней округе, был в состоянии и, не вникая, уже предложил передачу, едва ли не в темную. Впоследствии мои приятели из немцев обмирали, слыша эту историю. Похоже, это был не частый случай в звездной очереди на его эфир. Несколько месяцев спустя он нашел меня; вместо отведенной на передачу часовой записи, мы проговорили, не выключая камеры, семь с половиной упоительных часов. Нарушая традицию разовых передач, он смонтировал из отснятого материала три фильма: первый - о литературе, с лейтмотивом психосоматики пушкинской строчки “как дай вам Бог любимой быть другим!”; второй - о семантике времени в различных этнокультурах; третий - о проекте лабиринта. К чему эта предыстория, дорогой мой че? А вот к чему. Недавно, уже после показа этой трехсерийки по ТВ, мы с ним случайно столкнулись в переполненном фойе киноцентра, он проталкивался на французский кинофильм, я на английский. Фойе уже давно опустело, мы продолжали разговор, вспыхнувший от его легкомысленной реплики.
К: Ну что, Сережа, осанка воина тысячелетья догорает, гнется в двойку?
С: Сутулый раб, стоящий на коленях, глаз не видно.
К: Троянский коник и нолей тележка. Есть новые идеи, Одиссей?
С: Безумные? И в высшей степени?
К: Естественно, не ниже. Жизнь безумна, прочь призрак ее прозы навязчивой! Чем несусветней, тем реалистичней.
С: Есть одна... Цветок в петлицу междуречью рубежа тысячелетий.
К: Ну-ка.
С: Какой ритуал испокон веков повсеместно является выражением миролюбия и доверия между людьми?
К: Обмен дарами?
С: Верно. Идея в следующем: в двухтысячном году все существующие государства, точнее, этносы, так как эта акция не политическая, обмениваются дарами.
К: Чудно, хотя и недостаточно безумно. Но какие дары могли бы соответствовать такому трансэтническому обмену?
С: Национальные реликвии. Идолы. Святыни.
Он: Звучит возбуждающе и, пожалуй, уже не так легкомысленно. То есть под верхним бурлескным слоем планетарного карнавала кроется нечто существенно актуальное: что-то вроде всемирной амнистии национальных “Я” в порыве кругосветной поруки...
С: “По мере того, как обнажаются лучи судьбы, исчезают понятия народов и государств и остается единое человечество, все точки которого закономерно связаны”. Хлебников, “Наша основа”.
К: Безумец. Человек, то есть. Но перейдем к святыням. Например...
С: Например, Россия передает Арабским Эмиратам Храм Василия Блаженного, Италия Эквадору собор Св. Петра, Тадж-Махал в Ирландию, статую Свободы в Узбекистан, Бранденбургские ворота в Австралию, пирамиду Хеопса...
К: На Аляску. Но, Сережа, как вы себе это представляете? Перечисленные святыни довольно громоздки. Демонтаж и реконструкция по месту - нонсенс. И потом: если эта акция носит временный характер и святыни впоследствии возвращаются, то это уже не дар, а аренда. И, наконец, о каком транспорте вы помышляете - бурлачно-гужевом?
С: Цеппелины!
К: Отличная мысль. Еще и тем хороша, что взоры всех человеков сольются в едином движеньи - к небу: небоединно! А масс-медиа сведут небесные концы с земными: скажем, в такой-то день и час, на такой-то высоте над Лондоном
проплывет дирижабль , под брюхом которого... Нет, не выдержит. А что если использовать голографические изображения?
С: Все равно, что человека заменить манекеном. Големы святынь.
К: Жаль идею.
С: Но ведь сущность реликвии не в габаритах. У каждого этноса найдутся святыни не менее славные, чем соборы и пирамиды. Свиток рукописи “Тысячи и одной ночи”, Венера милосская, меч Карла Великого, мумия Тутанхамона, станок Гуттенберга... И не приземлять, не дарить, пусть плывут кругосветно по небу...
К: Сережа! Безумная лепь. Делаем передачу. Но - без буффонады, всерьез. И в завершение скажем, что ряд государств уже приступил к подготовке. Встречаемся в среду, обсудим детали.
Вот, дорогой мой, Варелик, и Юрьев нам день. Не разделишь ли чашу эту со мной,
посоучашествуй, вольноотпущенник, порисуй на ветер божий, передыши сказанное, сдвинемся, как бывало, друже!
Честь.
Да, вот тебе и малюнки. Чертил, читая твой очерк лабиринта. Как мы рекли - Фигура Времени? Вот два глотка на посошок. “Разве мы ошибемся, сказав, что время существует только потому, что стремится исчезнуть?”, Бл. Августин. “...а также необходимо помнить, что значение слов в лабиринте всегда иное.”, Деррида. Дедал, а слышится - где Тал? Тал там, где вход - вниз, в землю, в смерть. А выход - в небо, вверх, эфиром, духом, смертью смерть; таким икаром. Не спрашивай: в какой руке? - в одной мураш, в другой ракушка.
Прощай, Таврида. Твой Сергей.
Киев, 22.11.99
Майн либэ нахтигаль!
Можно предположить, дорогой Сережа, что интрига твоих “безумных” идей развивается по “у-син”. Сейчас объясню, ты такие штуки любишь. У-син это “пять углов, концов, стихий”. А посередине гвоздик, из китайской яшмы. Звездка протомаоистская пятиконечная. Конченая и начатая одновременно. Как ее, нефертити, не верти. Пять стихий находятся в отношениях “мать-сын” и “Петро-бабиридный Федир”. Короче, Сережа, рот - мать носа, а желудок - мать легких. Следовательно, рот - дед по матери ушей, а почки - внук по материнской линии желудочного кишечника. Сюр! Это я к чему? А вот: вначале лабиринт-уроборос кишками в землю вгрызался, колбасился, мать честная, упаковывался то бишь. А потом его порождение - дирижаблик, сынаш, журавликом из жабр в небо порхнул. Из носа легких, значит, во! Так что по китайскому прогнозу “у-сина” после дирижаблей, перетаскивающих по воздусям железо-золото (иероглиф един - - дзынь), от тебя следует ожидать нечто непосредственно соприкасаемое с ушами, водой, пучиной. Где-то зимой, да? С дальнейшей нагрузкой на весенние почки и почвы? А что до упаковки, то она-то на правой ноге моей указующем пальце и прохудилась. От указывания направления вектора, что ли. Надо б новых прикупить, носочков, черненьких, как закрытый космос. Хотя и необязательно. Ну, мне буквы, тебе рисунки.
Привет, Сережа. Твой Варел
Киев, 15.12. 99
Бен сальют, мон Адмираль!
Эх, ни разу не удавалось мне тебя, Сережа, версифицировать! Вот так всегда: Вас принял - Вас понял - воспринял - восполнил - и фасс! А оно не в анфас. Лью пульки. Конечно, беспосадочная кругосветка нежней, артистичней. И все же что-то в ней есть профилактическое. Кардинальной нейрохирургии в ней маловато, кардинал. Вот что: вторым этапом этой глобальной акции я предлагаю... обмен национальностями, во! Виктору Владимировичу понравилось б! Сербы - с косоварами, русские - с чеченцами, евреи - с немцами, украинцы - с турками, цыгане - с японцами. И т.д. Народы меняются гимнами, флагами, нац. костюмами, гос. языками, паспортами, генетическими и банковскими кодами, а главное, - национальными характерами. Такие массовые тысячелетники по влезанию в шкуру другого народа. На, скажем, месяцев девять. Мы, норвежцы, уже не норвежцы, а бушмены, например, или пигмеи какие. Да. Раскуковался. Сегодня на каштане моем листья поубивало. Именно. Еще зелеными тунцами. Лежат рыбки паласом малахитовым, теплятся. А он стоит, дурень стоеросовый, голый, руками разводит, моржуется... Весть, говоришь, с-лучилась. Должен признаться тебе, Сережа, что в числе прочих “реалистов”, отмирников сего, взиравших на твой лабиринт как на бумажную блажь, был и я, с той только разницей, что включился в игру, но - как в игру. Не отринь, Инь, пока Янь...
Будь ветер! Твой Варел.
Мюнхен. 9. 1. 2000
Здравствуй, Варел, здравствуй, человек божий.
Порадовал, хороши пульки - либидозные махаоны! А я тем временем вот с чем: символику перехода в III тыс. мы упаковали - с ветерком и люриксом, как перед тем - образ ч-ка эпохи рубежа в Фигуру - чудо-ходики лабиринта. Нет ли у тебя ощущения, что недостает третьего измерения? - Духа? Отца? Призрака? Не спустить ли, скажем, со стапеля Эльсинора в северную акваторию призрак отца Гамлета? В виде плавучего радиоуправляемого светящегося буя в доспехах, из-под забрала которого доносились бы до пассажиров, кренящих борта кораблей, шекспировские репризы Призрака. Этакий фрейдоносец во мгле, полигамлет. Метров пятнадцати росту, с мерцающим газовым наполнителем. Или проекционная версия: дюймовый Папа в плавучем яйце, оснащенном лазерным глазом, и - по принципу “наводим лазер на фазер” - проецируем Тень на плетень берегов, ледников, облаков... А цто нет? Отзеркаль. Не отписать ли датской королеве? Не втюхаться б, как кур во щи. О, Дания, вощена курва!
Прощай, прощай! И помни обо мне.
Киев, 5.1. 2000
Grus Gott, Остап ! З Рiздвом, Силезиус!
Не дожидаясь ответа, шлю тебе образчик письменности, относящийся к поре, едва ли доступной бедуинам моей памяти. Эти две барханных странички будующего прошедшего я выудил из бумажного вороха к исходу ночи, проведенной в архивной шухляде в поисках того, что так и не обнаружил. Дабы продлить “энергию заблуждения” твоего странствия, дату -итаку я срезал. Ну вот тебе, нянечка, и твой Улисс. Обмывай.
Вай! - Сэн Сэн. Вар.
Привет, Варел.
Годы скользят - жучки-плавунцы, в небо вглядываюсь - девичье, пупок с колечком, сверкунцом. Голь, нет от тебя ни облачка голубиного . Скоро время будут добывать-взращивать, рынок времени - вместо денег. Заночуют внучки наши золотые . Где ты, че? Человек от червя отличен не плечом- улыбкою. И жизнь не при чем. Кто Бог смеха? Дьявол? Как лукаво! Дух изгнанья - Смей. Все Боги - несмеяны. “Лет человеческих - семьдесят лет, а при большей крепости - восемьдесят. И лучшие из них - труд и болезнь. Но и они проходят. И мы летим.” Псам псалм. Вот псы, вот крылья - в зубах. Летим, Легитим! Как говорил Э.Фрейд: “Влечение имеет право на удовлетворение. Реальность - на положенное ей уважение. Безвозмездна только смерть”. Пишешь ли ты? Ты хотел так писать, чтоб тебя искали - в селах, силах, взвесях - не находя. Удил сегодня - женщино. Вышло на сушу, дуро, вымерло. Нет же. Жесть, ожесточенщина. Ласки маленькие, куньи, длиной от 11 до 28 см., распространение повсеместное. Говеем. Помнишь, у попа была собака? Разговелась скотоложница. Же нет, лю нет, мя нет. Что, б., есть? Мокрицы, колченоженьки, семейство семенящих, о щемь! О пост indefinite женьшеньщин ! Что Киев, голь Го? Iдальго? Что Кий евляночкам? Евлялся? Что эго-яго? Мадам Адам? День в ночь пострижен. Лунно. Озеро-зеро. Вода - как дрожь в колене. Поколенье? Печально я гляжу на бройлеров. Не заварить ли Машу? Вар, не потрусить ли Иггдрассиль? У др. японцев был такой обычай: мужчина в сорок лет заканчивал одну и начинал другую жизнь, при этом меняя все - семью, привычки, имя на мыло Шиву, и навыворот. Душе паршиво. Здесь. Наркоз метаморфоз не действует. Как по-живому. Гром - морг. Играй, гормон. Рисуй, Парис, еленопреклоненно. Строй Трою. Песок. Оазиса пейсок. Верблюди. Цо? Держи лицо, Люблюд из Лазарета. К утру отпустит, стерпится, не слюбится. Гонцов пришлет с гостинцами. Гонцы с концами. Печаль в начале, густоброва. Нет писем-сем. Наживлен ты, но жив ли? - Во весть. Утишим повесть. Нос высунул - ноль градусов. Откуда взялся ноль, Варел?
Твой С.
Силезиус!
“Горе сшивающим чародейные мешочки под мышки и делающим покрывала для головы всякого роста, чтоб уловлять души!” Иезекииль, 13, 18. Это я, Варел.
Помнишь, у нашего с тобой писателя (читателя) врезной эпизод в Пейзаже - “Человек, который выдумал ноль”? Человек, который выдумал ноль много лет спустя возвращается на рыночную площадь города, где он когда-то, сидя на камне у городской свалки и, как обычно, предаваясь размышлениям о том, что жизнь - не что иное, как разгадывание неизвестных нам законов и претворение их в жизнь, - выдумал ноль. На этом камне он сиживал не потому, что облюбовал его - просто, когда б не пришел он - всегда все скамейки на площади и, особенно та, что так привлекала его открывавшимся видом, уже были заняты. Теперь, когда он шел к тому камню, чтобы вспомнить оттуда, как он выдумал ноль, стояла зима и все скамейки на площади были свободны. Дальше по тексту. “С улыбкой, похожей на птицу, вынужденную перелетать через реки, он подошел к камню на краю свалки, к своему камню, но не остановился. Он прошел дальше и наконец развалился на красивой каменной скамейке, с которой открывался прекрасный вид. - Нассать мне на того, кто выдумал ноль, - заключил он , усаживаясь поудобнее”. А в самом деле, кто его выдумал? Сходил к этрускам. Цифирь, возникшая в V в. до P.X. и дошедшая через Рим и латынь до наших дней, состоит из семи знаков: I, V, X, L, C, Д, M. Ноль отсутствует. Восток? 12 иероглифов, ноль отсутствует. Арабы? И да и нет. Подмяв под себя пол мира, они халифатски сжулили числовую азбуку у индусов, которые ее придумали, начиная с нуля, за сотни лет до вторжения арабов. Гурманы шуньяты! “Форма есть пустота, пустота и есть форма. Нет формы помимо пустоты, нет пустоты помимо формы” (Хридая-сутра). Все равны перед нулем, о Шарипутра! Арабы, подглядев у индусов, как те, наученные Верджуной, выдувают из соломинок мыльные шарики нулей, и, выкрав увиденное, обналичили сифр, разнеся по всему свету. Сифр на арабском - ноль. Отсюда - цифра. Где ты, Сифр, ди-джей дигитальный - меж скамейкой и камнем? Зима? Раскукуем. Знаешь, как звучит иероглиф числа восемнадцать? “Ку-ку”. Полное совершеннолетие.
Будь. Твой Варел
Мюнхен, 10. 1. 2000
Бернардо! Вчера отправил тебе письмо. Но вот еще.
Две новости взметнули юбку ума. Американцы изготовили пилюлю бессмертия, уже в ближайшее время готовую к массовому производству. Вторая, чуть менее свежая: ими же обнаружена вода на луне. По поводу первой думал: есть ли некий общий закон продолжительности жизни для организмов, или это лишь веселый произвол и “мир есть все, что есть случай”? И входит ли в понятие длины жизни ее ширина, глубина, интенсивность? Средняя продолжительность жизни моллюска, слона, человека и филина совпадают (69- 70), почему? Чинари считали семерку запредельным числом, смыслы располагаются до шести. Не видится ли тебе, Варел, некий неуловимый знаменатель - общий для приведенной цепочки этих изумрудных уникумов-уродов, замерших у черты семерки? Кто за чертой - черепаха, пах в черепе, бог моллюсков, вездеход-тортилла, а во рту ключик мира, мир на слонах, а те на костяном биг-маге стоят - космос земцев ту-ту. Прочность, неторопливость? Ладно. А попугай? Кто он ей, почему сожитель? Летчик-переводчик, пугало-эсперанто и доспех ползучий, панцирный рыцарь, погорелец с запеченными культяпками. Где модуль им? Скорбь губ под забралом? А кто меж ними, меж человеком и попупахом-черепхаем? Падаль. Дуб стоит, а на нем сундук из крокодиловой кожи, а в сундуке орел бьется, мумием гадит. Да? По щучьему велению, под крылом враньим. А дуб живет две тыщи лет, 2000 лет от рождества дубова. А сосна остистая - пять тысяч. Стоят деревья, головой в землю воткнутые, пьют аид, а ноги к небу разводят, пяточками хлорофилят. Меж двух солнц - нижним и верхним , в обе стороны смокчут, растут, не сходя с места. И под каждым Будда сидит, уд в даосах. Полураспад урана - 4,5 миллиарда лет - не дольше жизни бабочки-однодневки (Ахилл- черепаха). Возвращаясь к Пилюле, помнишь ли ты новеллу Борхеса “Бессмертный”? О лишенном смысла и цели, ослепительно безжизненном городе-лабиринте, выстроенном в сердце пустыни обезумевшими богами, исчезнувшими бесследно. О живущем неподалеку от города, в расселинах скал, троглодитном племени бывших людей. О городе, как оказалось, выстроенном этим племенем Бессмертных, как пародию на божественный Город, возведенный ими прежде и разрушенный варварами. О лежащем под крепостной стеной этой пародии человечьем огрызке, спекшемся струпе, который, годы спустя, на вопрос, “что он помнит из Одиссеи”, ответил, спугнув птицу, свившую гнездо на его груди, ответил, едва подбирая слова: “Очень мало, меньше самого захудалого рапсода. Тысяча сто лет прошло, должно быть, с тех пор, как я ее сложил”. И еще по поводу Пилюли - все эти НЛОшные чудеса света доисторической поры, вроде Стоун-хейджа и пр. Безумье бессмертных? В таком случае нынешняя Пилюля выбрала правильное поколение. И та уже немногочисленная и все менее востребованная сегодняшним техноритмом мира россыпь людей с их атавизмом индивидуальности - если и выживет в будущем, то на манер троглодитного племени, или индейского гетто, или - чем ум не шутит - авось, рассеянные по свету, как шарики ртути, сплотятся на каком-либо островке-острие. Та еще утопия - коренная, ноющая, тающая. Человек проселочный, с нравственным законом в груди и звездным небом над головой, и человек хай-вэйный, с зеркальным покрытием и трехполосным движением. Что между ними? Воду меж ними нашли на луне.
11. 1. Тень, Варелик, не хотелось бы брать на арапа. Надо бы побродить, почитать, подумать. Не кажется ли тебе, что буквальное, оно же хрестоматийное, прочтение этой фигуры как жертвы, взывающей о возмездии, лишь мимикрийная кожура смысла; чем дольше жуешь ее, тем дальше от плода, его сакро. Помнишь первое сближение Призрака с Гамлетом? Призрак манит его пальцем для разговора наедине. Гамлет: “Иди; я за тобой”. Призрак уводит его все дальше в сторону утеса над ночным морем, идут молча. Наконец Гамлет обозначает свой предел: “Куда ведешь? Я дальше не пойду” - то, гамлетово, здесь и теперь, в границах которого и происходит их разговор. “Так слушай”, - первые слова Призрака в этих границах. “Я дальше не пойду”. А если бы пошел? Другая повесть? На языке символов фигура Отца, как известно, манифестирует иерархию духовных и моральных ценностей; фигура Матери - витальную тягу, покров безотчетной любви. Наш случай не исключение. Что открывается с приходом Призрака? - фигура Отца попрана, Матери - опрокинута, прежний порядок вещей восстановленью не подлежит. Место Отца (традиция) и Матери (жизнь) - во власти вероломного труса, ничтожества, лицемера, новоиспеченного короля. С ним, братоубийцей, кровосмесителем, Мать отождествляет себя, деля и корону, и ложе, еще не остывшие. Ему, Дяде-оборотню, убийце Отца, осквернителю Матери, Принц наследует мир. Отсюда его выдох: “Порвалась цепь времен”. В этой драме нет выбора. Ситуация в ней патовая, отыграть ее невозможно, “быть, иль не быть” лишь риторическая фигура покачивания на мертвой зыби бездействия. Максимум, что можно выжать (выжить) из этой ситуации при предельном напряжении духа - ноль. Фигуративный ноль - шекспирово решение: все действующие лица драмы аннигилируют к финалу. Все, кроме одного: Тени отца. Вот к этой-то Тени - после молчания, уже за опущенным занавесом - мы и должны, как мне кажется, приглядеться.
P.S. Бродил сегодня по вчерашнему снегу. Не пора ли подумать о создании женщины - иной, альтернативной?