ЧАРЛЬЗ СИМИК
СТИХИ
Чарльз Симик, или - если хотите - Симич, ибо он - серб, хотя по-английски и пишется через "с" (которое - в конце - произносится как "к"), - принадлежит к набоковско-конрадовскому ряду: завезенный в 16 лет (родителями) в США, без языка (как рассказ Короленко), он стал одним из самых необходимых американских поэтов. (...Нет, все-таки правильней - Симик: его недлинный ряд аллитерирован на "к"...)
В настоящее время Симик - автор что-то около двадцати книг. В 1990 году ему была присвоена самая важная в США Пулитцеровская премия.
Чем же Симик так "купил" английский язык? - Свободой перемещений. В беспримесный (как у родившихся в нем) английский (американский) он вмешал (вместил) свой урожденный "славизм". Это не цветаевское бешенство, но то же вполне безумие. Что же - тогда? - оставляет Симика важным для славян? - Его - тем не менее - "английскость" ("американскость"). Именно она - "корректность", если хотите, - создает контраст сему безумию такой разительный, что их взаимный продукт (текст) заставляет вздрагивать от неожиданности обе языковые (национальные) стороны. Это никакой не крокодил во фраке и цилиндре (... затертая карикатура американского капитализма...), но тоже (и так же) безупречно одетый беспокойный (блуждающий) взгляд. Сербы не найдут в нем акцента, но: это написано на другом языке; англичане (американцы) - тем более, но: логика другая. В целом же, Симик есть очередной (а их всего-то несколько!) "сим-сим", впускающий нас в кладовые обеих культур, у какой какая есть. - Это - абсурдизм, но не из Эдварда Лира, а - скорее - из Гоголя, но без его сложной цветистости, хотя - по технике - весьма изысканный и - тоже - морализующий. Это како-то заговоривший Магрит, если угодно... Да нет, вялая параллель...
Переводить Симика, кроме чести, - удовольствие. К тому ж мне нравится быть его другом, и все переводы, что называется, авторизованы. Хотя я - даже заранее - предупреждал Чарльза, что буду его рифмовать. Он согласился, потому что меня понял. Теперь - придется объяснить письменно (... не в первый раз, и те, кто читали моих "Шведских поэтов", - знают...)
Моих резонов переводить нерифмованную западную поэзию рифмами несколько. Во-первых, многие "свободные" западные стихи отнюдь не свободны, так сказать, ибо отсутствие рифм для современной поэзии Запада - такое же обыденное "правило", как для русской - их присутствие. Если метрическая конструкция прослеживается в ее - той или иной - регулярности, то нет никакого смысла претендовать в переводе , что сие - свободный стих, ибо он потянет за собой почти "белый", т.е. дурные - скорей всего - нерифмованные строки. И Симик, так же как и шведский поэт(великий, живущий - сейчас) Транстрёмер, будут выглядеть своей качественной противоположностью, т.е. еще одними (... какими-то...) западными свободными стихами. Да что там "доказывать" - почитайте...
Если метрическое основание передавать как только ритмическое, что свободный стих и есть, то он по-русски - ... простите переводы верлибров... - распадается, не - держится: нет ему рамы, а рифма и есть рама, багет стиха. Преценденты подобного "самоуправства" - были; скажем, Заболоцкий или Соснора, "адаптировавшие "Слово" в рифму.
Иное дело - когда поэт "думает" таким размашистым верлибром, как Уитмен или Гинсберг "Вопля". Там нерифмованный стих обязателен и в переложениях. Как гекзаметр - у Гомера. Во-вторых: так же точно поступают и американские (и почти все западные...) перелагатели русских стихов, т.е. - наоборот, в соответствии со своим, - переводя великие рифмы Пастернака, Маяковского и Цветаевой их отсутствием. И правильно - замечу - делают, ибо рифмованные строки в англоязычном стихе конца 20 века - несмотря ни на какую талантливость - выглядят печальным анахронизмом. Здесь удавшихся (на английском) прецендентов - нет. Даже в случае Бродского, переводившего себя на него в рифму. В Швеции, помню, меня как-то спросили из зала: но ведь Маяковский же не рифмовал?! - Это он по-шведски не рифмовал.
К этому резону примешивается и просто личное: если меня тож - не спросив, а спросили бы, сказал бы: и правильно!.. переводят же там свободным стихом, то почему нет моего права делать обратное? - т.е. "вписывать" западную верлибр-поэзию в русскую рифмо-традицию. Это - вопрос не риторический, а творческий.
В-третьих (и это уже вовсе личное): в мире, по-моему, вообще все "срифмовано". Развивать сей тезис - уходить от Симика в семиотику судьбы. Для любопытных - см. мое эссе "Мучитель жизни" ("Комментарии", 4, 1995).
Все вышеизложенное - не оправдание, а лишь личное убеждение, которое я не собираюсь никому прививать. Оба пути перевода современной западной поэзии легальны. Если они вступают в спор (или - в соревнование) - тем лучше для читателя оной. Последний может поставить свои симпатии на любую из стилевых лошадей, вооружившись хорошим биноклем или, скажем, этой небольшой подборкой.
Стихотворения, собранные в ней, взяты из книги поэта "Бракосочетание в аду" (1994). Ее темы и образы переплетаются, как пальцы левой и правой руки. Сплетите их, выключив свет, и на белой стене вы увидите птицу. Пожелаем ей легкого полета.
ВЕРХОВНЫЙ ЧАС
Слаб муравей
Перед подо-
Швою: мысль, ну две,
Промелькнуть способны в нем до.
Туфель лоснится так,
Что тот в нем зрит муравья,
Вмурованного в башмак
И красного, как кавьяр,
На жутких мохнатых лапах,
И все от зеркальных ляпов,
Видимо?
Но штиблет
Способен ли, как и все,
Забыться в раздумье,
В росе?
Да. Но - в общем-то - нет.
БЛОШКА ЛЮБВИ
В ее интимном
Роясь мху
Блоху извлек он
И в медальон
Замкнул блоху
Как будто локон
И чтоб не вышла ерунда
он морща брови
Давал глотнуть ей иногда
из пальца крови.
ХРУСТАЛЬНАЯ ПИРАМИДА
Это происходило не в дельте Нила, а на столе на кухне: космических сил он магнит. Моя чаровница, такая ей выдана кличка! сосцы ее обнажены, и воркует, зажмурившись. А я называюсь Крыской Любви, ибо словоохотлив, а душа проживает в подвале. Ножи уж заточены, и длинные ногти тоже. Ими она причесывает то одну, то другую щеку. Пирамида заливается кровью. Красная маска у нее на лице, из гробницы царицы, а мое на полу, сальные баки и проч. раздавлены шпилькой.
РАДОСТИ ЧТЕНИЯ
Отец мой читает на смертном ложе
"Воспоминания" Казановы.
Я же пялюсь в окно: там темно, но в доме
Напротив, в окне, освещенном тоже,
Молодая женщина расшифровы-
Вает страницы тоже в каком-то томе,
Не поднимая лица, и так вот - не меньше часа.
Темень густеет, как шоколадная масса.
И загустевает. Неплохо бы, чтоб она -
Таки посмотрела, я думаю, пока свет
Еще отбрасывает ее абажур, но
Та и не думает. Из моего окна
Не видно, красива она иль нет,
Хотя книга, явно, захватывающе
авантюрна.
А тишина такая, что всеми когда пятью
Она переворачивает страницу, уши
Ловят, как мой отец перелистывает свою...
Как будто читают книгу одну и ту же.
БУМАЖНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ, ВЫРЕЗАННЫЕ ИЗ ГАЗЕТЫ
Их четверо, держащиеся за руки, как семья.
Война была утром, а к ней реклама
Нездешнего кофе, непригодного для питья,
Рядом с фото убийцы, выросшего из хама.
Держи их, малютка Рози,
Ровней и подольше в этой
Смешной танцевальной позе,
Забудь, что пахнут газетой.
Кофейник во всю надрывается, сатана!
Пар из него вылетает, как на морозе.
Типографская краска на пальцах твоих и на
Лице, когда ими ты трешь свои глазки, Рози.
ИСТОРИЯ РАСПЯТИЯ
В которой заглавные роли мы отвели
Ближайшим приятелям. В день премьеры
Их дети, естественно, нищие. Их кобели,
Разумеется, римские легионеры.
Они лезут в гору, без всяких кустов почти.
Сильно дует. Весна. Облака
Мчатся так быстро, как будто хотят прийти
К месту первыми. А пока
Они карабкаются. Почти
Каждый из взрослых, не лезущих на бугор,
Машет рукой, желая заполучить
Роль Спасителя, страдающего до сих пор.
Дует. Гора на плечах горизонта, как
Голова предводителя некой шайки.
Доги как римский ареопаг.
Дети как вечные попрошайки.
Вступление и перевод с английского Ильи Кутика