ЖИЛЬ ДЕЛЕЗ
ЖЕЛАНИЕ И НАСЛАЖДЕНИЕ
А . Одно из основных положений НН * затрагивало устройства власти. Основным оно представлялось мне в трех отношениях: 1) Само по себе и в связи с "гошизмом": от всякой теории Государства это понятие власти отличается глубокой политической новизной. 2) В связи с самим Мишелем, поскольку положение это позволяло ему преодолеть сохранявшийся в A3 дуализм дискурсивных и недискурсивных образований, объясняя к тому же, как два этих типа распределялись или сочленялись (не сводясь друг к другу и не уподобляясь...). Речь шла не об упразднении различия, а об обнаружении пропорции их отношений. 3) Из-за одного совершенно четкого следствия: устройства власти действовали не через подавление и не через идеологию. Отсюда разрыв с более или менее общепринятой альтернативой. Вместо подавления или идеологии, НН формировало концепцию нормализации и дисциплины.
Б. Мне представлялось, что в этом положении об устройствах власти открываются два направления: они не противоречивы, хотя и расходятся. Во всяком случае эти устройства не сводились к государственному аппарату. Но в одном направлении они складывались в расплывчатую, разнородную множественность, микроустройства, а в другом - отсылали к некой диаграмме, своего рода абстрактной машине, имманентной всему социальному полю (к паноптизму, например, определенному общей функцией незримого наблюдения и приложимому к любой множественности). Получалось как бы два направления микроанализа, причем они были равнозначными, поскольку второе указывало, что Мишель не удовлетворялся одним "рассеиванием".
В. ВЗ делает новый шаг пo отношению к НН. Точка зрения остается прежней: ни подавление, ни идеология. Но, вкратце, устройства власти не удовлетворяются больше нормализацией, они стремятся стать учреждающими (сексуальность). Не удовлетворяются больше формированием знаний - учреждают истину (истину власти). Соотносятся уже не с такими несмотря ни на что "негативными" категориями, как безумие, преступность, заточение, а с категорией, называемой позитивной (сексуальность). Последний пункт подтвержден Мишелем в интервью "Quinzaine". Именно в этом направлении, на мой взгляд, анализ заходит в ВЗ на шаг дальше. Тут и опасность: не возвращается ли Мишель к чему-то вроде "учреждающего субъекта" и откуда в нем потребность вернуть к жизни истину, даже если он превращает ее в новую концепцию? Себе я задаю не эти вопросы; полагаю, однако, что оба псевдовопроса будут вставать до тех пор, пока Мишель не объяснится подробнее.
Г. Для меня же первым вопросом была природа микроанализа, разрабатывашегося Мишелем начиная с НН. Ясно, что различие между "микро" и "макро" определялось вовсе не размером - в том смысле, что микроустройства затрагивают якобы лишь малые человеческие группы (семья простирается столь же широко, как любое другое образование). Суть и не в наружном дуализме, поскольку подчас микроустройства имманентны государственному аппарату, а отдельные части оного аппарата проникают в эти микроустройства - полная имманентность обоих измерений. Следует ли думать, что различие это определяется масштабом? На одной из страниц ВЗ подобное толкование решительно отвергается. Но там же "макро", похоже, соотносится со стратегической моделью, а "микро" - с тактической. Что меня смущает, поскольку микроустройства, на мой взгляд, обретают у Мишеля вполне стратегическое измерение (особенно если учитывать диаграмму, от которой они не отделимы). - Другое направление, по-видимому, в "отношениях сил", определяющих микроуровень: см. как раз об этом интервью в "Quinzaine". Полагаю, однако, что Мишель не развил еще этого пункта - своего оригинального понятия отношений сил, - того, что он называет силовым отношением и что должно быть не менее новой концепцией, чем и все остальное в его мысли.
В любом случае между микро- и макроуровнем имеется различие в самой природе, разнородность. Что никоим образом не исключает имманентности и того, и другого. Но мой вопрос, в конечном счете, звучал бы так: можно ли при такой разнородности все еще говорить об устройствах власти? На уровне микроанализа понятие "Государства" применить невозможно, поскольку, как утверждает Мишель, Государство невозможно миниатюризировать. Но применимо ли тогда понятие власти, не является ли и оно миниатюризацией какой-то глобальной концепции?
Отсюда я, наконец, и в самом деле могу подойти к своему первому расхождению с Мишелем. Я рассуждаю с Феликсом Гаттари о распорядке желания из-за того, что не уверен, могут ли микроустройства быть описаны в терминах власти. Для меня распорядок желания подчеркивает тот факт, что желанию никогда нет ни "природного", ни "случайного" определения. Феодализм, к примеру, - новый распорядок отношений с животным (лошадью), землей, с выходом за пределы некоей территориальности (рыцарские странствия, Крестовые походы), с женщинами (рыцарская любовь) и т.п... Совершенно безумные, но всякий раз исторически локализуемые распорядки. На свой лад я сказал бы так: желание вращается в этом распорядке разнородностей, в этом своеобразном "симбиозе": желание - то же, что и некий определенный распорядок, некое совместное функционирование. Само собой разумеется, что распорядок желания включает в себя устройства власти (феодальной, к примеру), но располагать последние следует среди различных его компонент. Следуя первой оси, в распорядке желания можно различить состояния вещей и высказывания (что согласуется с тем, что Мишель различает два типа формаций или множественностей). По второй - можно различить территориальности или перетерриториализации и импульсы к детерриториализации, которые и влекут за собой распорядок (например, все импульсы к детерриториализации, затрагивающие Церковь, рыцарство, крестьянство). Устройства власти возникают, похоже, всюду, где происходит перетерриториализация, пусть и абстрактная. Стало быть, устройства власти - компонента распорядков. Но те включают также и моменты детерриториализации. Короче, распоряжаются и устанавливают не устройства власти, а, по-видимому, распорядки желания, от которых в соответствии с одним из их измерений отпочковываются властные образования. Что позволяет мне ответить на вопрос, который, в отличие от Мишеля, кажется мне необходимым: как может быть власть желанной? Итак, первое отличие заключается, по-видимому, в том, что власть я понимаю как аффект желания (подразумевая при этом, что желание вовсе не является "природной реальностью"). Все это очень приблизительно: между импульсами к детерриториализации и перетерриториализацией отношения гораздо сложнее, чем я сказал. Однако именно в этом смысле желание представляется мне первичным и служит элементом микроанализа.
Д. Я так и следую за Мишелем в пункте, который кажется мне основным: ни идеология, ни подавление - высказывания или, точнее, высказывательности не имеют ничего общего с идеологией. Распорядки желания не имеют ничего общего с подавлением. Но, очевидно, мне недостает твердости Мишеля в отношении устройств власти, я пребываю в неуверенности перед их для меня двусмысленным статусом: в НН Мишель говорит о том, что они приводят к норме и дисциплине; я бы сказал, что они кодифицируют и меняют территориальность (полагаю, что и тут тоже дело не только в терминологической разнице). Но ввиду приоритета, отдаваемого мной желанию перед властью, или вторичностна, на мой взгляд, устройств власти, их действие сохраняет эффект подавления, третируя не желание как природную данность, но пункты его распорядка. Возьму один из самых красивых тезисов ВЗ: устройство сексуальности низводит сексуальность к сексу (к различию между мужчиной и женщиной и т.п.; и свою роль в этом принижении сексуальности играет психоанализ). Я усматриваю тут эффект подавления - как раз на границе "микро" и "макро": сексуальность в качестве распорядка исторически изменчивого и исторически определимого желания, со своими моментами детерриториализации, течения, комбинаций низводится до некоей молярной инстанции "секса"; и даже если приемы этого принижения не являются репрессивными, результатом (не идеологическим) все равно оказывается подавление, так что нарушается не только потенциальный, но и микрореальный распорядок. И они могут существовать лишь как фантазмы, которые полностью их меняют и извращают, или как нечто постыдное... Меня сильно занимает одна небольшая проблема: почему среди страдающих психическими расстройствами одни более восприимчивы к стыду, даже зависимы от стыда, нежели другие (энуретики и анорексики, например, почти не знают стыда). Итак, мне нужна некая концепция подавления - не в том смысле, что подавляется спонтанность, но только в том, что коллективные распорядки имеют много измерений, лишь одним из которых выступают устройства власти.
Е. Еще один важный пункт: думаю, что тезис "ни подавление, ни идеология" обладает коррелятом, от которого, возможно, сам зависит. Социальное поле определяется не своими противоречиями. Понятие противоречия - общее, неадекватное понятие, оно уже предполагает соучастие "противоречий" в устройствах власти (например, двух классов, буржуазии и пролетариата). Мне кажется, что на деле огромная новизна теории власти Мишеля заключается в следующем: общество себе не (или почти не) противоречит. Его ответ: стратегизироваться, стратегизировать. Я нахожу это очень красивым, я вижу глубокое различие (стратегия - противоречие), надо бы в этой связи перечитать Клаузевица. Но мне от этой идеи не по себе.
Я бы сказал так: общество, социальное поле себе не противоречит, но первостепенно, что оно отовсюду бежит, первичны (пусть даже не хронологически) линии уклонения. Разворачиваясь отнюдь не вне социального поля, не выходя из него, линии уклонения составляют его ризому или картографию. Линии уклонения - примерно то же, что и импульсы детерриториализации: они не подразумевают никакого возврата к природе, это точки детерриториализации в распорядке желания. В феодальности первичны предполагаемые ею линии уклонения, то же самое и с ? - XII веками, и с формированием капитализма. Линии уклонения не обязательно "революционны", напротив; однако именно им устройства власти ставят заслоны, их хотят связать. Все вокруг XI века испещрено стремительными линиями детерриториализации: последние нашествия, банды грабителей, детерриториализация Церкви, переселение крестьян, преобразование рыцарства, преобразование городов, все дальше уходящих от территориальных моделей, преобразование денег, вливающихся в новый оборот, перемена женской участи в связи с детерриториализацией рыцарской любви в куртуазную и т.п. Стратегия не может не быть вторичной по отношению к линиям уклонения, их сопряженностям, направленностям, схождениям и расхождениям. И здесь я тоже усматриваю примат желания, поскольку желание дает о себе знать как раз в линиях уклонения, в сопряжении и распаде потоков. Оно с ними сливается.
Мне кажется, Мишель сталкивается с проблемой, которая не может иметь сходного статуса для моей мысли. Ибо если устройства власти во что-то складываются, против них возможны только явления "сопротивления", и вопрос в статусе этих явлений. В самом деле, они тоже не могут быть ни идеологическими, ни антирепрессивными. Отсюда важность тех двух страниц ВЗ, где Мишель говорит: никто не заставит меня сказать, что эти явления - обман... Какой же статус он за ними признает? Тут вырисовывается несколько направлений: 1) в ВЗ, где явления сопротивления предстают, похоже, чем-то вроде перевертышей самих устройств власти - те же характеристики, та же расплывчатость, та же разнородность и т.п. - они противостоят как своего рода "визави"; но это направление, думается, не столько открывает какой-то выход, сколько все выходы закрывает; 2) в интервью "'Politique Hebdo": если устройства власти учреждают истину, если имеется истина власти, то должна быть и контр-стратегия против власти, что-то вроде власти истины. Отсюда проблемность для Мишеля роли интеллигента и то, как он вновь вводит категорию истины, ведь, полностью обновляя ее путем подчинения власти, уж не думает ли он обнаружить в этом обновлении нечто, обращаемое против власти? Но тут я не понимаю, как именно. Надо ждать, пока Мишель изложит новую концепцию истины на уровне своего микроанализа; 3) третье направление - это, должно быть, наслаждение, тело и его наслаждения. Но и здесь я должен подождать: как наслаждение движет тем, что против власти, и как Мишель уясняет себе понятие наслаждения?
Мне кажется, имеется три понятия, которые Мишель наполняет совершенно новым смыслом, не до конца их, правда, развив: отношения сил, истин, наслаждений.
Одни мои проблемы - не проблемы для Мишеля: для себя он разрешил их собственными изысканиями. И наоборот, чтобы приободриться, я говорю себе, что другие - не проблемы уже для меня, но с необходимостью вытекают из его тезисов и чувств. Мне кажется, у Мишеля нет параллелей линиям уклонения и импульсам детерриториализации, коллективным историческим решениям. Для меня не стоит проблема статуса явлений сопротивления: коли линии уклонения являются первичными решениями, коли желание распоряжается социальным полем, получается, что устройства власти и порождаются распорядком желания, и подавляют его, ставят ему заслоны. Я разделяю отвращение, испытываемое Мишелем к так называемым маргиналам: мне все труднее переносить романтизм безумия, преступности, перверсивности, наркотиков. Но для меня линии уклонения, т.е. распорядки желания, не созданы маргиналами. Наоборот, маргиналы размещаются на пересекающих общество объективных линиях, то тут, то там они стягивают эти линии, переплетают их, перекодируют. Посему я не нуждаюсь в статусе явлений сопротивления; как я полагаю, первично в обществе, что все в нем бежит, все детерриториализуется. Вот почему и статус интеллигента, и политическая проблема для нас с Мишелем не одни и те же (ниже я попытаюсь объяснить, как вижу это различие).
Ж. Во время последней нашей встречи Мишель с редкой любезностью и чувством сказал мне примерно следующее: я не выношу слово "желание"; даже если вы употребляете его в ином смысле, я все равно понимаю и переживаю желание как нехватку, слышу, как оно бормочет, что его подавляют. Мишель добавил: может статься, я называю "наслаждением" как раз то, что вы называете "желанием"; так или иначе мне требуется иное слово, нежели "желание".
И на этот раз очевидно, что дело вовсе не в словах. Я в свою очередь не выношу слово "наслаждение". Но почему? Желание, как я его понимаю, не содержит в себе никакой нехватки; к тому же это не какая-то природная данность; оно составляет единое целое с функционирующим распорядком разнородностей; в противовес структуре и возникновению, это процесс; в противоположность чувству, это аффект; в противоположность субъективности, это всеактивность, активность каждого ("haecceite", индивидуальность каждого дня, каждого времени года, каждой жизни), в отличие от вещи и личности, это событие. И главное, желание предполагает образование поля имманентности или "тела без органов", которое определяется исключительно участками напряжения, порогами, перепадами, истоками. Тело это - в равной степени биологическое, коллективное и политическое; на нем возникают и расстраиваются распорядки, оно несет точки детерриториализации распорядков или линий уклонения. Оно меняется (тело без органов феодализма отличается от тела капитализма). Я называю его телом без органов, поскольку оно противится всем уровням организации, уровню организма, а также и организациям власти. Это в точности набор организаций тела, которые сломают план или поле имманентности и навяжут желанию другой тип "плана", стратифицируя всякий раз тело без органов.
Все это так расплывчато из-за того, что в связи с Мишелем передо мной встает ряд проблем: 1) я не могу признать за наслаждением никакой позитивной ценности, поскольку, как мне кажется, наслаждение прерывает присущий желанию процесс; мне представляется, что наслаждение на стороне страт и организаций; одним и тем же махом желание предстает подчиненным изнутри закону, а снаружи ритмизуемым наслаждением; в обоих случаях отрицается свойственное желанию поле имманентности. Не случайно же, говорю я себе, для Мишеля важно творчество Сада, для меня, напротив, Мазоха. Мало сказать, что я мазохист, а Мишель - садист;
это было бы красиво, но неверно. В Мазохе меня занимают не страдания, а та идея, что наслаждение прерывает позитивность желания и нарушает образование его поля имманентности (так или, скорее, иначе и в куртуазной любви - образование плана имманентности или тела без органов, где у желания ни в чем нет недостатка, и оно по возможности бережется всякого наслаждения, способного оборвать его процесс). На мой взгляд, для личности или субъекта наслаждение - единственный способ "обрести себя" в превышающем его процессе. Это - перетерриториализация. И с моей точки зрения, желание сходным образом соотносится с законом недостатка и нормой наслаждения. 2) Зато существенна идея Мишеля о том, что устройства власти имеют прямое, непосредственное отношение к телу. Но для меня только в той мере, в какой налагают на тела организацию. В то время как тело без органов является местом или проводником детерриториализации (образуя тем самым план имманентности желания), все организации, вся система того, что Мишель называет "биовластью", осуществляют перетерриториализацию тела.
3) Не обдумать ли тут уравнение типа: то, что для меня - "тело без органов", соответствует тому, что для Мишеля - "тело-наслаждение"? И нельзя ли соотнести различие "тело"/"плоть", о котором рассказывал мне Мишель, с другим - "тело без органов"/ "организм"? Очень важная страница ВЗ: как жизнь задает возможный статус силам сопротивления. На мой взгляд, это та самая жизнь, о которой говорит Лоуренс, отнюдь не природа, а как раз план имманентности желания, меняющийся при всех конкретных распорядках. Концепция желания Лоуренса в связи с позитивными линиями уклонения. (Небольшая деталь: в конце ВЗ Мишель использует Лоуренса иначе, нежели использую его я.)
3. Продвинулся ли Мишель в разрешении занимавшей нас проблемы: поддержать права микроанализа (распыление, разнородность, дробность) и в то же время найти какой-то унифицирующий принцип иного типа, а не "Государство", "партия", "тотализация", "представление"?
Прежде всего в отношении самой власти: я возвращаюсь к двум направлениям НН - с одной стороны, расплывчатый, дробный характер микроустройств; с другой - диаграмма или абстрактная машина, которая покрывает все социальное поле. В НН, мне кажется, оставалась проблема - отношение между этими двумя инстанциями микроанализа. Думаю, что в ВЗ вопрос чуть меняется; там два направления микроанализа предстанут, с одной стороны, микродисциплиной, с другой - биополитическими процессами. Это я и имел в виду выше (пункт В). Ведь точка зрения НН давала понять, что не сводимая к глобальной инстанции Государства диаграмма производит, возможно, микроунификацию малых устройств. Не окажется ли тогда, что эта функция падет на биополитические процессы? Признаюсь, что понятие диаграммы кажется мне плодотворным: не обретет ли его Мишель на этой новой почве?
Но как представить эти отношения, сопряжения, соединения, процессы унификации со стороны линий сопротивления или того, что я называю линиями уклонения? Я бы сказал, что коллективное поле имманентности, в котором в определенный момент, прочерчивая свои линии уклонения, устанавливаются распорядки, тоже имеет свою диаграмму. И следует обнаружить сложный распорядок, способный осуществить эту диаграмму, соединяя линии или точки детерриториализации. В этом смысле я и говорил о машине войны, совершенно отличной и от государственного аппарата, и от военных институтов, но также и от устройств власти. Перед нами, следовательно, с одной стороны, Государство - диаграмма власти (поскольку Государство - молярный аппарат по приведению в действие микроданных диаграммы как плана организации), с другой - машина войны, диаграмма линий уклонения (поскольку машина войны - распорядок, который приводит в действие микроданные диаграммы как плана имманентности). Здесь я останавливаюсь, поскольку в игру вступают два совершенно различных типа планов:
своего рода трансцендентный план организации против имманентного плана распорядка, и мы опять сталкиваемся все с теми же проблемами. И тут я уже не знаю, где нахожусь по отношению к нынешним изысканиям Мишеля.
(Добавление: в этом противостоянии двух планов или диаграмм меня занимает их историческое столкновение в различных его формах; в одном случае перед нами план организации и развития, скрытый по свой природе, он, однако, дает увидеть все зримое; в другом - перед нами план имманентности, где уже только и есть что скорости и задержки, нет развития, где все видно и слышно... Первый план не совпадает с Государством, но с ним связан; второй, напротив, связан с машиной войны, с грезой о машине войны. На уровне природы Кювье (или, например, Гете) представляет первый план; Гельдерлин в "Гиперионе" и еще более Клейст - второй. Сразу же - два типа интеллигентов, следует сопоставить то, что говорит об этом Мишель, с его же мыслями о позиции интеллигента. Или в музыке - сталкиваются две концепции звукового плана. Связь между властью и знанием в анализе Мишеля можно объяснить так: власти подразумевают план-диаграмму первого типа (например, греческий полис и эвклидова геометрия). Наоборот, за тем, что против власти и так или иначе связано с машиной войны, стоит другой тип плана, своего рода малые знания (архимедова геометрия; или геометрия соборов, против которой ополчилось Государство); целое знание, свойственное линиям сопротивления, - отличается ли оно по форме от другого знания?)
Перевод с французского Сергея Фокина.
__________________________
* Используются следующие сокращения названий работ Фуко: НН - "Надзирать и наказывать"; A3 - "Археология знания"; ВЗ - "Воля к знанию".
J. Deleuze. Desir et plaisir. © Magazine Litteraire, 1994, octobre.
От переводчика. Написанный в 1977 году и предназначавшийся для сугубо частного использования (через общего друга автор передал эти заметки самому Фуко), этот текст, в котором Делез попытался установить точки соприкосновения своей системы (тело без органов, машины войны, детерриториализация, желание и т.д.) с системой Фуко (устройства власти, подавление, дисциплина, наслаждение...), стал широко известен лишь в 1994 году.