МИШЕЛЬ ТУРНЬЕ
ТЕЛО
ЗАКАТ МАСОК
М еня постоянно мучил вопрос по поводу дамских ухищрений: навязаны ли они женщинам мужчинами или же вытекают из их собственных свойств и пристрастий. Под "ухищрениями" я понимаю: духи, макияж, прически, наряды, вплоть до туфелек на каблучке (предел неудобства и уродства). В общем-то, вопрос праздный, так как лучший способ что-нибудь навязать - внушить, что это тебе нравиться. Кстати, если женщины действительно существа более "социально внушаемые", то и мужчина подвластен тирании Среды, кроящей "по мерке" наши чувства, мысли и, разумеется, внешний облик. Женский идеал - звезда кино, или мюзик-холла, неважно какая народная любимица, даже, бывает, общественный деятель. Но ведь и мужчина не избегает стереотипов: приглядитесь к любому бизнесмену или профессиональному военному, бабнику или священнику, гомосексуалисту или хиппи - и тотчас безошибочно определишь, кому он подражает. Перед тобой пройдет целая галерея портретов, граничащих с карикатурой.
Перечитал написанное и пришел к выводу, что все глаголы лучше бы смотрелись в прошедшем времени, так как это было истиной лет пятнадцать назад, тем более лет пятьдесят, но теперь с каждым днем положение меняется. Униформа выходит из моды. Даже священники одеваются, как обычные люди. А после Брижит Бардо и Мерлин Монро вряд ли кому удалось стать "идолом". Даже и пол теперь трудновато различить по внешнему виду. Мне приходилось посещать лицеи. Так вот: беседуя с младшеклассником, я частенько впадал в сомнение: кто он, мальчик или девочка? Одинаковая стрижка, джинсы, поди разбери. После того, как пару раз попал впросак и был безжалостно высмеян, я уже не рисковал легкомысленно бросаться словами "месье" или "мадмуазель". Вдруг да опять попаду пальцем в небо.
Означает ли это конец стереотипов? Действительно ли теперь каждый волен быть самим собой, сбросить личину, маскарадный костюм и вообще любую униформу? Утверждать это можно лишь с осторожностью. Не исключено, что именно сейчас, на закате масок, тайно вызревает "новая модель" и вот-вот навяжет себя, внедрится в потерявшую бдительность личность. Но, по крайней мере, в наши дни мало кто сомневается в искусственности и поверхностности любых стереотипов. Нет хуже, когда их принимают за вечные истины, законы природы, платоновские "идеи". Дабы убедиться, что каноны красоты постоянно меняются, достаточно одного исторического примера. В 1882 г. Фридрих Ницше познакомился с Лу-Андреас Саломе, девушкой из России, которой также довелось стать Эгерией Рильке и Фрейда. По поводу столь блистательного триплета один из современников заметил: "Стоило великому мыслителю в нее влюбиться, как через девять месяцев он разрождался шедевром..." Портрет как раз поры знакомства с Ницше поражает чистотой ее девического облика: лицо энергичное, сосредоточенное, скульптурной лепки, с выдающимися скулами, ясным высоким лбом и зачесанными назад волосами. А что Ницше писал своей сестре? Сообщил, что познакомился с девушкой, блестящий ум которой заставляет забыть о внешней непривлекательности. Ничего удивительного, если вспомнить всех светских львиц от Гортензии Шнайдер до Бланш д'Антиньи, чьи мягкие и пухлые прелести в течение века разжигали мужскую похоть.
Да уж, если бы кто-нибудь отважился написать историю женской красоты, нас ожидало бы много забавных открытий. К примеру, французское кино наглядно демонстрирует смену женских "типов", в их зарождении, расцвете и упадке, высшее воплощение которых такие кинозвезды, как Симона Симон, Сесиль Орби, Брижит Бардо и Жанна Моро.
От симпатичного мопсика с капризной мордашкой до сфинкса, а далее - разочарование глубокого ума, запечатленное в горькой складке губ Жанны Моро. Но все эти типы нечто объединяет, а именно: труднейшая задача достойно состариться. Тут ведь есть три возможности : не стариться вовсе (Полин Картон, Даниэль Дарье, Мишель Морган), состариться достойно (Габриэль Дорзиа, Симона Синьоре, Франсуаз Кристоф) и ... состариться недостойно.
Существует красота, существует изящество, существует обаяние. Но поговорим еще об одной прелюбопытнейшей эстетической категории - о силе. В течение веков, а возможно, и тысячелетий, сила и мужественность считались почти синонимами. Для народного сознания грузность и волосатость являлись непременными условиями мощи. Человеку могучему полагалось быть какой-то полуобезьяной, с толстым брюхом, грудью, заросшей курчавым волосом, и густой бородой. Казалось бы, Е.Р.Берроуз произвел переворот в данной области своим Тарзаном. Он несомненно могуч, притом облик его непривычен, - Тарзан проворен и безбород. Это совсем новый тип силача - стройный юноша. Но и тут с бородой не все просто: заметьте, хотя у Тарзана нет и намека на бороду, но он ведь и не скоблит подбородок каждое утро. Собственно, он даже не юноша, а мальчишка. Бороды у него нет и не будет, потому что он вечный малолетка, десятилетний качок-переросток. Так что вполне можно понять возмущение пуританских общин Америки, когда один чокнутый режиссер навязал ему даму сердца, да еще заставил делать какие-то неуклюжие телодвижения с эротическим намеком. Однако если в наши дни мощь уже не путают с мужественностью и решаются ею наделить десятилетнего паренька, то почему бы ей не обосноваться и в женском теле? Разумеется, предрассудок, отождествлявший силу с мужественностью, имеет и свою оборотную сторону: женственность отожествляется со слабостью. Хотя известно, что скаковая кобыла ни в чем не уступит жеребцу. Этот вопрос еще года три назад мог бы показаться чисто теоретическим. Но вот на двух разных концах света - в Калифорнии и Восточной Германии - явилась новая Ева. Ни капли жира - монумент из эластичных налитых мышц, играющих под шелковистой кожей. У нее даже и груди - всего лишь мягкая облицовка грудных мышц, мешающая работе мускульного аппарата не больше, чем мужчине переразвитые гениталии. Успех превзошел все ожидания, так как, заметьте, данные пленительные дамы остались именно женщинами, без тени "мужеподобия". В этой новой гармонии сосуществует и примирение, и парадокс, и провокация, к тому же еще легкий налет юмора, так как новая Ева разбила вдребезги сразу два идеала - хрупкой изнеженной дамочки и могучего самца, гордящегося своими мужскими статями. Потрясены основы нашей "цивилизации". Крушение? Возможно, но и утверждение новой свободы, творчества, юмора и красоты. Слава тебе, Ева третьего тысячелетия!
ВЕРУШКА
Столь беспощадного и безумного воплощения вечной женственности Запад еще никогда не знал. Ее долговязое тощее тело увенчивается маленькой, весьма привлекательной головкой, выбритой наголо и украшенной тоскливым взглядом. В ней что-то есть от восковой фигуры, а то и от Клеопатры, высвободившейся из погребальных пелен. Она предстает совсем нагой, размалеванной с головы до пят, с туловищем, обвитым зеленой лианой. На фотографии четко видны круглые голыши, усеявшие пляж. Один из таких камней - голова Верушки с прикрытыми глазами, она словно дремлет... Не удивительно, что это невероятное создание обязано своим появлением крупнейшему историческому катаклизму.
20 июля 1944. В двенадцать часов сорок две минуты в "Волчьем логове" (Растенбург, Восточная Пруссия) в зале заседаний, где Гитлер со своим штабом изучал карту военных действий, взорвалась бомба. Фюрера легко ранило. Если бы он погиб, группа офицеров-антинацистов взяла власть и заключила мир. Отмщение было ужасным: больше семи тысяч арестованных, около пяти тысяч казненных. В том числе три фельдмаршала: Витцлебен, Клюге, Роммель( . Генрих фон Лендорф не был среди руководителей заговора, но как типичный восточнопрусский аристократ терпеть не мог нацистов и был не прочь, если представится случай, обезглавить Третий рейх.
Предки Генриха были рыцарями - кстати, его дядя управлял знаменитым императорским конным заводом в Тракенене - и крупными землевладельцами. От них он унаследовал поместье Штайнорт, принадлежавшее Лендорфам с 1400 года: чуть не шесть тысяч гектаров земли на берегу полноводного озера Мауэр. В 1689 году там был выстроен роскошный замок в стиле барокко. Благодаря его создательнице, графине Мари-Элеонор, педантично записывавшей все траты, мы знаем цену каждой дверной ручки, размеры гобеленов, а также имя штукатура, вылепившего пилястры. Аллеи парка, усаженные вековыми дубами, спускались к поросшим тростником берегам озера, где плавали черные лебеди и откуда осенью доносились крики диких уток и зуйков. На романтических развалинах одной из беседок сохранился таинственный мадригал, начертанный по-французски:
Когда родился ты, я был далече,
А то б назвал точнейшим из имен,
Которое потом, в час нашей встречи,
Мне прошептал украдкой Аполлон.
Ведь таковы и сердце, и черты,
Что имени Баярд достоин ты.
Трудно найти место более удаленное, и географически, и духовно, от прокуренных мюнхенских пивных, где горланили будущие нацисткие главари. Но вот ирония судьбы: Растенбург, где в 1941 году расположилась ставка Гитлера, находился в какой-нибудь паре десятков километров от Штайнорта. И вскоре Риббентроп, министр иностранных дел, потеснил обитателей замка, обосновавшись в нем со своей свитой. Таким образом, семейство Лендорф нежданно-негаданно очутилось в самой сердцевине нацистской системы, окруженное гитлеровскими сановниками и агентами гестапо.
Предупрежденный о готовящемся покушении, Генрих фон Лендорф покинул поместье, по дороге переоделся в свой мундир и прибыл в Кенигсберг, где должен был принять командование над войсками от имени заговорщиков. Там, после суток тревожного ожидания, он узнал, что покушение провалилось. Разочарованный, он возвратился в Штайнорт. Машину оставил неподалеку, а в поместье вернулся верхом и в гражданском, словно с обычной конной прогулки. Но дело-то кончилось крахом. А что дальше? Остаться - рано или поздно арестуют. Бежать - оставить жену с тремя дочками на милость СС. Он решает остаться. Но когда на следующий день Генрих увидел подъехавшую к замку машину гестапо, он не выдержал и убежал в лес, который еще в детстве исходил вдоль и поперек. Собаки потеряли след. Через несколько часов чувство чести одержало верх, и он позвонил из охотничьего домика, чтобы пришли, и его взяли.
Из тюрьмы в Кенигсберге Генриха перевели в Берлин. Однако, воля к жизни вновь подвигла его на побег. Во время очередной перевозки он как-то ухитрился выскочить из машины. Четверо суток он плутал в Мекленбургских лесах, разбив ноги в кровь, так как в тюрьме у него забрали шнурки от ботинок. Вконец обессилевший, Генрих попросил пристанища у лесника, а тот... сдал его в полицию.
Жена Генриха, Готтлиб фон Лендорф, тоже была арестована и в течение пяти месяцев ничего не знала о судьбе своих девочек: Мари-Элеонор, Веры и Габриэль, семи, пяти и трех лет. А через несколько дней она родила четвертого ребенка. Потом выяснтилось, что дети заговорщиков под вымышленными фамилиями были вывезены в какую-то тюрингскую деревушку.
Из камеры смертников Генрих сумел отправить Готтлиб письмо. Он просил прощения, что подверг опасности жизнь ее и девочек. Признался, что имел слабость вскрыть себе вены, чтобы избежать казни. Благословлял маленькую Катерину, которую никогда не видел. 4 сентября 1944 года он был повешен вместе с другими заговорщиками на фортепьянной струне, прикрепленной к крюку для разделывания туш. Кинокамера запечатлела мучительную агонию казненных для последующего увеселения гостей на вечеринках фюрера. Генриху тогда было тридцать пять.
Известно, какой апокалипсис разразился в Восточной Пруссии, первой из германских земель, куда вошла Красная Армия: паническое бегство жителей в самые морозы, разрушенные города, выжженная земля, притом, что бесноватый диктатор так и сыпал приказами, казнил направо и налево. Ее облик - и есть эпилог этой истории. Сперва - рай, пленительный Штайнорт, потом - чистилище войны, затем - ад 20 июля и всегерманский ад разгрома. И вот из этих руин явилась, вырастала, все росла и росла эта потрясающая девушка: пятилетняя кроха с ангельским личиком в год гибели отца, потом мало-помалу становившаяся той самой Верушкой, чьим именем пестрят все крупнейшие журналы мира, которые обсуждают ее гибкое тело, загадочный облик обритого андрогина, искусно разыгранный эротизм... Конечно, без потерянного рая, без мужества и щедрости, без разгрома, крови, слез никогда бы не распустился этот роскошный и ядовитый цветок, в который наверняка бы влюбился Бодлер.
РУКИ
Прежде тот отряд млекопитающих, что нынче предпочитают именовать приматами, называли четырехрукими. В просторечьи данное животное всегда звалось обезьяной. Весьма любопытно, что человека принято называть двуногим, а не двуруким. Видимо, дабы подчеркнуть, что человека отличают не только две руки, но и две ноги. То есть он представляет нечто среднее между четырехрукой обезьяной и четырехногой собакой.
Следовательно, львиной долей своего человеческого достоинства он обязан двурукости. Если бы, по прихоти природы, вместо пары ног он получил еще пару рук, то чем бы он отличался от какой-нибудь мартышки? Значит, руки... а впрочем, чепуха! На самом деле, главное отличие человека - прямохождение. Так как его верхние конечности значительно короче нижних, то они возвышенны, вольны и праздны. Нога - бесценная оппозиция руке, она предоставляет ей возможность, и даже вынуждает, не участвовать в ходьбе. Своим превосходством человек обязан исключительно строению тела, когда туловище, снабженное короткими руками с кистями вместе, крепится к тонким и проворным столбикам ног, заканчивающимся ступнями.
Возможно, поэтому нет искусства, более восславившего руки, чем танец. Хотя балетные фигуры и позиции определяются по положению ног, но их душа - изящный размах рук.Непреложность данного телесного единства можно доказать от противного - нет кошмарней зрелища, чем отрубленная рука. Но еще страшнее было бы наблюдать как бы живую отрубленную руку, снующую на пальцах. Чем не паук, трагедия которого в сходстве с сухонькой ручкой, хотя и разлученной с телом, но сохранившей свое суетливое проворство.
Рука и туловище. Для нее, бойкой и проворной, любопытной и любознательной, чувствительной и сладострастной, тело - родное пространство, любимая игрушка, удовлетворялка.
Мастурбация = manus turbare. Теребить рукой. Еще ее иногда называют "рукоблудием".
Но рука дружна не только с гениталиями. Можно подробно описать ее интимные связи и с остальными частями тела.
С ногой: мальчик, вытаскивающий занозу (знаменитая бронзовая статуя в Ватиканском музее). С глазами: ею протирают, прикрывают, защищают глаза. А два кулачка - уже лорнетка или бинокль. Руки подносят к глазам то, что нужно получше рассмотреть, держат книгу или газету на удобном расстоянии, подбирают камешек, чтобы его разглядеть и т.д.
С волосами: можно причесаться пятерней. Кстати, рука может послужить и подушкой, когда обходишься без кровати.
Друг с другом: взаимные услуги левой и правой рук.
Короче говоря, рука - актер на любую роль. Среди частей тела - шут гороховый.
Конечно, мозг может поглядывать на руку свысока, она ведь всего лишь покорная его служанка. Но при этом он не способен хотя бы разгадать загадку, почему пальцы все разные. В самом деле: у приспособлений и механизмов, предназначенных, чтобы вытаскивать, сгребать, переносить, таких как клещи, грабли, грейферы, вилы и вилки, их элементы единообразны. У каждого из пальцев - своя индивидуальность, что уже само по себе таинственно. И ум бессилен перед этой тайной. Его беспомощность выражается в стремлении наградить каждый из пальцев взятым с потолка прозвищем. Если указательный палец действительно предназначен, чтобы указывать, показывать, тыкать, то названия мизинца и, тем более, безымянного вовсе ничего не выражают. Что же касается долговязого верзилы, то вряд ли кто скажет, какую полезную роль играет его превосходство в росте. Вот разве что отделенность от остальных большого пальца оказалась столь важной и прогрессивной для эволюции, что считалась чуть ли не главным свойством человека, как вида. В своей восхитительной гиперболе Поль Валери приписал уединенности большого пальца осознание себя человеком, как отдельной личности.
ПОЧТЕННЫЙ МОЗГ
Только в эпоху Возрождения анатомы заметили, что нервная система человека похожа на перевернутое дерево. Головной мозг - корень-луковица, спинной - ствол, от него отходят ветви, которые, в свою очередь, разветвляются на множество волокон и окончаний. Положение мозга на верхушке "нервного древа" и вдохновило Поля Валери спародировать известную басню. Правда, он ограничился парой строк:
Сидит почтенный мозг, на шею взгромоздясь.
А сокровенну мысль в извилинах держал он.
О, сокровенность мозговых извилин! По мере развития науки неврологии, занятой изучением всех двенадцати миллиардов клеток, составляющих серое вещество, тайна только сгущается и растет чувство нашей перед нею беспомощности. Словно прожектор опускают в морскую пучину, а он высвечивает только бездонную глубь. В наши дни мозг напоминает вовсе не изученный континент, мы ничего не знаем об омывающих его морях, ближних островах, флоре, фауне и народонаселении. Паскаль утверждал, что человек восходит к человеку. А мозг-то как раз человека превосходит. Нетрудно представить страстную и униженную молитву, которую человек мог бы вознести к этому серо-белому божку, обитающему в святилище собственного же его черепа:
О мозг мой! Взываю к тебе, как к божеству всемогущему, но неисповедимому. Благоговейно молю тебя! Я - поэт, ищу рифму на "ме" (или "ра", или "фи"), одари меня ею! Я - прозаик, подскажи мне концовку повести, я уже накропал четыре части, но без последнего аккорда - все дело насмарку. Я - искусствовед, помоги мне подобрать бирку для творческой манеры вон того художника. Гляди - его холст, еще один, еще... Я тебя призываю: ищи! ищи! Так науськивают полицейскую собаку, дав ей понюхать рубашонку пропавшей девочки. Уж я-то тебя знаю, ты можешь все на свете. Если захочешь, выполнишь любую просьбу, но поторопись, не откладывай надолго!
Так как время входит в число измерений этой сложнейшей машины, она снабжена блоком памяти. Импульсивные реакции, мгновенные реплики вряд ли входят в компетенцию головного мозга, скорее, спинного - мозга второсортного, простого, как грабли, животного. Ну разумеется, мозг обладает памятью и, таким образом, - временем. Оно ему необходимо, чтобы совершенствоваться, но время его и разрушает. Мозг стареет и умирает, что тем более досадно, если отожествлять его с мыслью. Мозг - сознание во плоти, и вряд ли кто сомневается, что рано или поздно его собственный череп лишится начинки, став пристанищем могильных червей. Виктор Гюго утверждал, что собственными глазами видел, как лакей выбросил на помойку череп Талейрана, после того, как тело забальзамировали. Тот самый мозг, который замыслил две революции, провел пару десятков владетельных особ и наводил страх на всю Европу в течение лет ридцати.
Спиритуалистам непросто примириться с тем, что мозг смертен. Учение Бергсона представляет, собственно, тщетную попытку подтвердить бессмертие души, ограничив сколько можно роль мозга в мышлении. Мозг? Это всего лишь мим, повторяющий спонтанные движения мысли, или, если угодно, дирижер, намечающий своей палочкой основные мотивы симфонии. Так все просто! На самом же деле достижения неврологии делают все более сомнительными и существование души, и ее жизнь после смерти.
Верующим все же придется признать догмат воскрешения во плоти, на котором настаивали старые теологи. Они утверждали, что после Страшного Суда нам возвратят тело, причем обладающее четырьмя замечательными свойствами. Оно будет неуязвимым, проворным, послушным и блестящим. Разве не такими качествами должен обладать мозг?
МОЙ ШАРИК И Я САМ
Частенько приходится слышать, что на карте уже не осталось белых пятен, что земной шар весь исследован, обшарен и обмерен вдоль и поперек. И, мол, это весьма печально, так как отныне на свете нет места открытиям и приключениям. Подобные речи я слушаю вполуха, так как одновременно внимаю звукам, доносящимся из деревни, из сада, которые исследовать, обшарить и обмерить мне и жизни не хватит. К тому же под моей шляпой прячется тоже большой бело-серый шар, можно сказать, целый континент, а точнее - планета, а еще точнее - солнечная система, исследование которой сулит упоительное и увлекательное путешествие.
К нему нас призывает наука неврология, усеявшая, однако, наш путь множеством рифов. Не так давно я обзавелся очками и с тех пор стал мало-помалу прозревать относительно свойств своего мозга. Дело в том, что его клетки мрут по десятку тысяч за день и уже больше не восстанавливаются. И так с самого рождения. Выходит, что располагающийся на моей шее бело-серый шарик постепенно тает, как снежный ком весной. Эйнштейн утверждал: "Чтобы идти проторенными путями, головной мозг не нужен, достаточно спинного". Следует ли из этого, что вскоре мне будут открыты лишь проторенные пути?
Еще чего не хватало! В детстве я уже ими вдоволь находился. И потом, в юности, я обожал группки, строй, приказ. Только состарившись, я потерял в этом нужду, отринул все идеологии и междусобойчики. Я перестал бояться одиночества, независимости и риска, без которого нет творчества. В сорок лет я начал писать книги, которые лет в двадцать мне бы и не приснились. Поэтому я пришел к выводу: конечно, мозг младенца куда свежей, но жизненный опыт, самовоспитание, упорный и отчаянный поиск в течение всей жизни тоже немало значит. Мозг нам дан с рождения, и с его помощью надлежит творить, творить себя.
ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ЗАДНИЦЕ
Вряд ли будут найдены столь торжественные слова, кои достойны восславить задницу. Просто страх берет от мысли, что по какой-нибудь прихоти эволюции мужчины и женщины были бы теперь лишены сей пары округлостей, где затаилась вся человеческая мягкость, податливость, безграничная доверчивость, что и будит желание по ним шлепнуть, а также иные темные страсти. Поскольку жопа всегда страшится поджопника, то ее, увы, предусмотрительно не выставляют напоказ. Задницу обнажают чаще всего для справления нехитрой нужды, в то время как ее мягкость достойна нежнейших из лобзаний. Ее используют для удовлетворения мазохистских влечений - разумеется, памятуя о знаменитом признании Жан-Жака Руссо, - в то время как она взыскует лишь нежности. И вот еще что: не вздумайте приписать особое расположение человека к лошади, представление о ее пресловутой "царственности", ее красоте и отзывчивости, выдающейся роли лошади в военном деле и мирном труде.
Отнюдь, просто лошадь, в отличие от других животных - собаки, быка, верблюда и даже слона, - обладает могучим задом, что так и породнило ее с человеком.
ВОЛОСЫ
Думаю, все со мной согласятся, что волосами лучше любоваться сзади. Спереди всем пространством головы владеет лицо, оно же завладевает и всем вниманием. Волосы зачесывают вверх, налево, направо. Их роль - не более чем оттенить лицо. А вот затылком они владеют безраздельно. Уход за волосами предполагает кокетство особого рода, ибо оно заботится о том, как ты выглядишь со спины.
Он требует самоотречения, особенно если у тебя буйная шевелюра, волнами струящаяся на плечи. А каково девочкам, с их торчащими вкривь и вкось косичками - мышиными хвостиками? От несчастных малюток требуется адское терпение. Прислушайтесь к Сен-Жон Персу:
Когда наконец меня причешешь,
Иссякнет ненависть к тебе.
Тирания волос тем свирепей, что предполагает присутствие другого. Одеваюсь и моюсь я для себя самого. Причесываюсь - для тебя.
И наоборот - бритый череп монаха, солдата, каторжника свидетельствует о разрыве всех человеческих и социальных связей, о бесчеловечности режима их содержания.
БАЛЕТНАЯ ПАЧКА
Цветок - половой орган растения. Именно здесь исток его очарования, но тайный, не осознаваемый нами. Ну, скажите на милость, сперва понюхав цветок, а затем заткнув его в бутоньерку или подарив девушке, разве мы отдаем себе отчет, сколь цинично и непристойно его назначение? Гениталии растения словно созданы, чтобы привлекать взоры, как самый яркий и ароматный его орган. Однако, и среди растений есть свои скромники и бесстыдники - тайнобрачные и явнобрачные. Вряд ли кто поспорит, что балетная пачка, несмотря на то, что ее венчик жесткий и тугой, создает сходство танцовщицы с розой.
Однако, созерцая женщину-цветок, - в отличие от цветка натурального, - трудно отрешиться от греховных мыслей. Лукавство пачки по сути простодушно: она привлекает внимание к ягодицам, лицемерно делая вид, что их прикрывает. Ягодицы становятся тем более манящими, когда мелькают в блеске оборок. Самую мясистую и увесистую часть тела танцовщицы она превращает в таинственный белоснежный проблеск среди кружевной пены.
ПОХВАЛА ХВОРОМУ ТЕЛУ
В течение веков нагота в искусстве чуралась мертвечины. Греческая скульптура запечатлевала атлета во всем блеске его мышечных усилий или во всей сладости отдыха. Она славила совершенство живого тела. Праксителя интересовали лишь тела, напряженные страстным усилием. Религия, обычаи запрещали вскрытие трупов. Надо было дождаться эпохи Возрождения, - точнее, фламандца Андреаса Везалия, - чтобы этот запрет наконец пал. После чего все художники гурьбой ринулись на кладбища, к виселицам, в пыточные казематы. Уже дневники Леонардо да Винчи пестрят анатомическими зарисовками, а в следующем веке Рембрандт увенчал данную любопытную тенденцию своим знаменитым "Уроком анатомии".
Подобного рода некрофилия вряд ли объясняется одной тягой к знанию. Здесь присутствовала некая бравада, вызов смерти, о которой сказано, что смотреть ей в лицо так же трудно, как и на солнечный диск. Но еще и болезненной тягой к страданию, которая продолжала питать христианское искусство со всеми его Распятиями и Снятиями с креста.
Вид раненого и больного человеческого тела, а тем более мертвого, облаченного в саван, погружает любого из нас в метафизический восторг и садомазохисткое исступление. Тут дело в довольно противоречивой диалектике, когда в жестокости зарождается нежность, а убийство порождает почитание. Классическую тогу сменила врачебная повязка, туалет куда более проникновенный и манящий, ибо прикрывает не наготу, а рану. По словам Поля Валери: "Истина нага, но ведь кожа скрывает мясо". Под мясом он понимал реальность еще более глубокую, которая откроется и вознаградит художника, решившего быть беспощадным.
ЧЛЕН
Главный недостаток члена - это его ненасытность в наслаждениях. Вот уж, казалось, потрудился на славу, ан нет- похоть его не только не смирилась, но еще и возросла. Существуют два рода жажды: допустим, человек просто хочет пить. Ну, выпьет он сколько требует организм - и хватит. Вожделение больше сходно с жаждой алкоголика, который чем больше пьет, тем больше хочется. Вы спросите: но ведь бывает и умеренная "страстность", которую раз удовлетворил и - надолго свободен? Не думаю. Больно уж он у нас чокнутый.
Перевод с французского Александра Давыдова
* (c) M. Tournier. "Petites proses". Paris, Gallimard, 1986.