ВЛАДИМИР САЛИМОН
СТИХИ
Грех на душу по молодости лет,
по старости... посмертные изданья
а если ты болван или балбес,
шельмец и плут, и враг чистописанья?
А если ты не то чтоб отличить
никак не можешь ямба от хорея,
но хоть умри Антонио Грамши
от Чан Кайши... главверха от старлея?
В который раз твердишь себе под нос:
Что за грузин в шинели нараспашку?
Что за чуваш, сжимающий фуражку?
И почему он здесь и для чего?
Дождь зачастил. Ворона, кое-как
перебираясь с яблони на грушу,
своим вороньим глазом обвела
огнем и солнцем выжженную сушу.
Ей хоть бы что накаркает беду
землятресенье, лавоизверженье
и когти рвать во тьму и пустоту,
одолевать земное протяженье.
* * *
Все Родину боишься потерять,
все растерять боишься, затеряться,
так точно на задворках Кобеляк,
как в закоулках Лунда или Граца.
Целуй же в лоб меня и уходи,
едва-едва на цыпочки вставая,
едва-едва... репьи да лопухи
и вкруг крыльца и около сарая.
Куда ни глянешь - Кто это такой?
Кого ни спросишь - Что это такое?
Тебе в ответ - горбатый да хромой
то лес зеленый, небо голубое!
То городок, заводик, тупичок,
на тюфяке лежащий мужичишка,
как грецкие орешки у него
коленки, а головка - точно шишка.
Шишкообразный череп выдает
могучий ум, недюжинную силу
хоть степь паши, тяни газопровод,
клади кирпич или копай могилу.
Он безъязык, но голосист,
что твой татарин... Что татарин!
Башкир, которому язык
велел отрезать русский барин.
Во двор выходишь - на краю
свежепокрашенной скамейки
сидит, родимый, поутру
в шинельке или телогрейке.
Муму... - мычит, бубнит - бубу...
То ковыряет пальцем в ухе,
а то вдруг муху изловив,
ощиплет перышки у мухи.
Я не спрошу его,
зачем
он поступает столь жестоко.
всему виной - осенний день,
звон стекол, грохот водостока.
* * *
Всю ночь таращишься в окно,
жжешь дневники и ждешь ареста
еще куда как далеко,
еще лет сто до Бухареста.
Вот и стараешься чуть свет,
уж коль остался на свободе,
махнуть за тридевять земель
на самолете, пароходе,
верхом на муле, на осле,
шажком, ползком, на пятой точке,
ни сном, ни духом, как на грех
что дело в шляпе, камень в почке.
Сейчас помру! кричу.
Помрешь!
шуршит крылами белокурый
голубоглазый паренек
с неразвитой мускулатурой.
На тонких ножках - каково!
вприпрыжку с кафельного пола,
сквозь двор больничный, снег и дождь
к подножью Божьего престола...
* * *
В мгновенье ока повернулся
мир на оси своей и вот
Теперь гадай - где нос, где ухо,
где тут спина,
где тут живот?..
Глаза протрешь - не помогает.
все так, как прежде, да не так:
худая крыша, дверь кривая,
полуобрушенный чердак,
Мешок картошин на балконе
прикрыв шинелью иль плащом,
присыпав сеном иль соломой,
мы на погибель обречем.
Ведь все равно - мороз ударит
и непременно - прямо в цель
не промахнется, не промажет
не важно - в плащ или в шинель.
* * *
Холодком повеяло, подуло
потянуло сыростью... Так вот
поначалу плечики ссутулю,
а потом уж выпячу живот.
А потом уж Клязьма или Вязьма,
все одно - Нева или Протва,
посмотрю я мертвыми глазами,
как Иван, не помнящий родства
Это что за бяка-закоряка...
заколяка... черт ее дери?
"Афанасий!
Я ушла на базу",
и замок амбарный на двери.
На цепи кобель...
Мосток над речкой..
За мостком, за речкой неспроста,
что ни куст - то крест шестиконечный,
то пятиконечная звезда.